30 января 2010 года нас ждет встреча с удивительным человеком, гениальным режиссером-мультипликатором Юрием Норштейном.
“Лиса и заяц” (1973), “Цапля и журавль” (1974), “Ежик в тумане” (1975), “Сказка сказок” (1979) – эти фильмы Норштейна произвели настоящую революцию в мультипликации. Режиссер говорит: “Меньше всего для меня мультипликация – кинематограф. С ним ее объединяет лишь способ нанесения изображения на пленку и прокручивание пленки через проектор – способы чисто химические и чисто оптические. В остальном – совершенно непонятное искусство, и сравнимо оно для меня прежде всего, конечно, с литературой, а потом с театром… Почему с театром? По соотношению условности и сверхнатуральности… Мы же знаем, что в театре достаточно темноты сценической коробки, только черного провала сцены, и вдруг какой-то натурный звук – гудок паровоза или парохода, – и темень сцены становится для нас содержательной и живой. В том же самом и сила мультипликации: сквозь условность – угадываемая реальность и внезапная радость узнавания… Момент подготовленности сознания к сопереживанию, вовлечению нас в это пространство с очевидностью доказывает, в каком невероятном, ошеломляющем искусстве мы работаем. И еще, разумеется, “над вымыслом слезами обольюсь”… Чем больше неожиданности, вымысла, тем лучше для мультипликации. Мультипликация – это тайны сознания и чувства, помещенные на пленку”.
Юрий Норштейн – блестящий знаток живописи, литературы, кино, невероятно глубокий и интересный собеседник. Он обладает редким даром не только снимать кино, но и увлекательно рассказывать о том, как он это делает. Юрий Борисович – автор удивительной книги “Снег на траве”: книги о живописи, литературе, культуре, о загадочном искусстве мультипликации. Здесь фильм является продолжением жизни и жизнь – продолжением фильма.
Искусство Норштейна ошеломляет редким в жанре мультипликации ощущением жизни. В каждой его сцене, в каждом кадре – абсолютное чувство стиля, абсолютная иллюзия разнообразного и, самое главное, ЖИВОГО мира. Как это удается Норштейну? Как удается ему передавать на экране непередаваемое состояние счастья? Как возникает у него искусство жизни в кадре? С этих вопросов я начал свой разговор с Мастером перед его приездом в Чикаго.
– То, что происходит внутри кадра, я называю “полем тяготения” или зависимостью между персонажем и пространством. А за этим лежат сотни перерисованных в разных вариантах листов, когда ты ищешь необходимый жест, который точно отразит сцену и замкнет ее.
– Резо Габриадзе сказал, что искусство режиссуры – это не умение найти, а умение отказаться…
– Да. Отказаться от соблазнов, скажем так, и найти тот самый единственный жест, который окажется единственно верным. Это связано исключительно с большим количеством работы. Отношение к творчеству должно быть связано с огромным запасом культуры. Запас этот неисчерпаем, и в этом – одна из составляющих тайн мультипликации и искусства в целом. Ни один художник, ни один творец в истории не отрезал себя от предыдущей культуры. Даже Микеланджело, который весь вышел из Донателло. Почему мультипликация должна себя вычленять из этого контекста? Она точно так же должна интересоваться всем культурным пространством вокруг. Это не только литература и живопись, но и игровое, и документальное кино. И второй момент – наблюдательность. Если режиссер не видит окружающий мир и живет только формулой самодостаточности, он погибает. Для него живой мир заканчивается, и тогда он погружается в свои собственные интроспекции и грезы, которые дальше уже переходят в состояние болезненное. Без связи с окружающим миром мы существовать не можем. Надо внимательно смотреть, как ползет муравей по стволу дерева.
– Есть ли конкретные адресаты ваших фильмов?
– Есть несколько конкретных людей, мнение которых для тебя необходимо, и ты доверяешь этому мнению. Но первый человек, кому это нужно, – ты сам. Ты в первую очередь работаешь для себя. Через изображение, через действие тебе нужно ответить на ряд вопросов, понять то, что ты не понимаешь, просто размышляя, ходя по улицам, смотря на деревья или встречаясь с людьми. Те вопросы, которые ты ставишь, находятся в другом пространстве, другой языковой сфере.
С 1981 года Норштейн работает над созданием мультипликационного фильма “Шинель” по повести Н.В.Гоголя. В ноябре 2009 года на фестивале “Русский фильм” в Израиле он показал фрагменты будущей картины. Я спросил у режиссера, есть ли границы мультипликации или в этом искусстве возможно все.
– Вообще, в этом искусстве возможно все. Только с этим понятием “все” сегодня почему-то связывается возможность приблизиться к натуральности и за счет компьютера делать и то, и это… Я эту точку зрения категорически отрицаю. Понятие “все” включает в себя прежде всего ограничение. Как любое искусство, мультипликация строится исключительно на ограничениях, поскольку она всегда, говоря о целом, внимательно говорит о части целого. Тут важно понять, какой сакральный смысл – религиозный, философский – ты вкладываешь в свою работу. Граница сужается за счет того, что подделка под натуру и изобразительная физиология тебя интересует уже в гораздо меньшей степени, чем та внутренняя глубокая жизнь, которую тебе хотелось бы открыть на экране. В мультипликации возможна и “Война и мир”. Но если кто-то попытается язык Толстого перевести на язык мультипликации, то речь пойдет не о диалогах, а о другой форме, которую автор вложит в это произведение. Смешно, если кинематограф или театр будут копировать “Войну и мир”. Это практически невозможно, поскольку слово неисчерпаемо, а изображение в этом смысле гораздо более узкое, агрессивное, насильственное для зрителя. Для этого нужно находить такие игровые ходы, когда зритель начинает радоваться открытиям, которые происходят на экране. Существует балет Гаврилина “Анюта” по чеховскому рассказу “Анна на шее”. Этот балет, поставленный Васильевым, и фильм Белинского я считаю крупным свершением в искусстве. В “Анюте” языком балета говорится о том, о чем Чехов говорил языком слова. Так и в “Войне и мире”. Важно найти необходимые условия, которые как можно полнее отразят и толстовскую мысль, и твои собственные мысли.
– Вы хорошо знаете Японию, читаете лекции на Высших режиссерских курсах. Я знаю, вас там боготворят. А как вы относитесь к японской мультипликации?
– Она очень разная. Я с большим пиететом и уважением отношусь к тому, что делает студия “Джибури” – одна из культурных студий в панораме японской мультипликации. Там работают Миядзаки, Микахата-сан… Первое имя – безусловно, Миядзаки. Он является главой студии. Меня поражает его работоспособность, умение собрать, соединить огромное количество самых разнообразных сюжетов и ситуаций. Я знаю, что он очень любит русское искусство и, например, недавно в музее мультипликации при студии “Джибури” сделал несколько больших павильонов, посвященных сказке Льва Николаевича Толстого “Три медведя”, которую оформил русский художник середины XX века Юрий Васнецов. (Прошу не путать с Виктором Васнецовым – художником XIX века.) Идея Миядзаки состояла в том, чтобы сделать культурное пространство для детей, и ему это удалось… В Японии есть интересные независимые режиссеры. Например, Чиро Кавамото – режиссер, который живет в культурной традиции японского искусства и фольклора. Кроме фильмов он ставит огромные кукольные спектакли. Сейчас недалеко от Токио открылся музей его имени. Это говорит о том, как Япония бережет свое культурное наследие, как она бережно относится к представителям своей культуры.
Несколько лет назад по инициативе Чиро Кавамото в Японии был создан фильм “Зимний день” по стихам Басе. Разные части этой картины принадлежат лучшим мастерам мультипликационного кино. Фильм начинается с работы Юрия Норштейна и его жены, художницы Франчески Ярбусовой.
– Вот вы едете в Чикаго, а я бы на вашем месте на Чикаго обиделся. Готовясь к интервью с вами, я узнал, что фильм “Ежик в тумане” в 1978 году получил третий приз “Бронзовый Хьюго” на Чикагском международном кинофестивале. Я заинтересовался, кто же тогда получил Первый и Второй призы? Оказалось – никому не известные имена…
– Я не очень представляю, что это был за конкурс. Тогда часто бывало так, что о призах мы узнавали через многие, многие месяцы. Нам не считали нужным вовремя сообщить об этом, поздравить. Вообще, к фестивалям и премиям надо бы относиться гораздо спокойнее, чем к ним относятся. Почему-то с фестивалями и премиями связывают едва ли не весь смысл жизни, а я полагаю, что в жизни есть более важные смыслы. Даже более важные, чем занятие мультипликацией. Эти смыслы очень простые: здоровье твоих близких, твои друзья, твое ощущение окружающей природы, ее звучания, взгляд на небо. Все это является той частью, из которой потом, быть может, вырастает мультипликация. Мне кажется, все это значительно важнее, чем просто ехать на фестиваль, красоваться на дорожках, получать премии, направо и налево раздавать интервью. Это не мой стиль.
– Что сегодня радует режиссера Норштейна?
– К сожалению, мало что радует. Радуют встречи с друзьями. Радуют редкие люди, которые, несмотря на варварство, которое проедает нашу страну, сохраняют лицо культурного человека. Они не дичают. Искусство остается для них направлением в темноте мира.
– Юрий Борисович, как вы собираетесь построить ваше выступление в Чикаго?
– Это зависит от того, что захотят услышать зрители. Может быть, это будет рассказ о мультипликации, об искусстве, о живописи. Для меня эта тема очень живая… Может быть, это будет встреча, построенная в форме занятий, или разговор о технологической стороне мультипликации, о том, в какой степени мультипликация находится в зависимости от новых технологий… Может быть, я расскажу о моем отношении к мультипликации как к направлению в искусстве и направлению мысли в пространстве творчества…. Я бы хотел быть интересен зрителям. Самое главное, чтобы они не были разочарованы.
– Уверен – этого не произойдет. До скорой встречи в Чикаго!
Nota bene! Встреча с Юрием Норштейном состоится 30 января 2010 года в 6 часов вечера в Литературном салоне Аллы Дехтяр в помещении Computer System Institute по адресу: 8950 Gross Point Road, Skokie, IL 60077. Справки по телефону – 773-275-0934.
Сергей Элькин,
