“Меня зовут Савельев Саша. Я учусь во втором классе и живу у бабушки с дедушкой. Мама променяла меня на карлика-кровопийцу и повесила на бабушкину шею тяжкой крестягой. Так я с четырех лет и вишу.” Так начинается одна из самых пронзительных книг последнего десятилетия – повесть Павла Санаева “Похороните меня за плинтусом”.
31 октября Павел Владимирович Санаев будет гостем Литературного салона Аллы Дехтяр.
История девятилетнего Саши Савельева, прототипом которого является автор, принесла огромную популярность Санаеву. Тираж книги только в России составил более полумиллиона экземпляров. Она издана в Германии, Франции, Польше, Болгарии, Италии. Эту книгу читали все, о ней спорят, ее обсуждают, о ней говорят. В своих многочисленных интервью Павел Владимирович подробно рассказывал об истории создания книги и ее прототипах. Поэтому я не стану повторяться и представлю нашего гостя с несколько другой стороны. Тем более, что круг интересов Санаева не ограничивается только литературой. Долгие годы он занимался переводами англоязычных фильмов, снимался в кино в качестве актера, писал сценарии, последние годы занимается режиссурой. Его фильм “На игре” победил на кинофестивалях в Пасадене и Лос-Анджелесе, получил восемь призов за спецэффекты, работу каскадеров и оператора. По данным интернет-опроса эта лента признана лучшей российской картиной, снятой в стиле “экшн”.
В начале нашей беседы я попытался определить приоритеты Павла Санаева в творчестве.
– Павел Владимирович, кем вы себя считаете в большей степени: писателем, переводчиком, актером, сценаристом, режиссером?
– Книга “Похороните меня за плинтусом” принесла мне гораздо больше признания, чем три моих фильма “Последний уик-энд”, “Нулевой километр” и “На игре”. И это понятно. Фильмы остаются на территории легкого развлечения – триллер, мелодрама, боевик. В то же время книга находится на территории искусства – это драма о реальной жизни, о правоте неправых и неправоте правых. Плюс ко всему в книге найден уникальный баланс между драмой и юмором. Все это делает книгу особенной, и не случайно ее продажи перевалили в России за полмиллиона экземпляров. Но такие книги невозможно выдавать “на гора” ежегодно. В книге собрано очень много сокровенного, прожитого – такой материал копится половину жизни, дальше только надо интересно все описать. Сейчас я приступил ко второй книге – пишу роман “Хроники Раздолбая”. В ней тоже будет очень много сокровенного – даже больше, чем в “Плинтусе”. Надеюсь, она “выстрелит”. Но после этой книги я скорее всего с головой уйду в кино, потому что меня полностью захватывает эта магия – возможность создавать новую реальность. Когда несколько лет назад я смонтировал свою самую первую сцену и разрозненные до этого кадры вдруг ожили, я был зачарован – снова и снова крутил эту сцену на компьютере и повторял про себя: “Это я сделал?” И пусть мои фильмы будут в большей степени развлекательными, чем серьезными, “снижение жанра” меня не пугает. Литература – это серьезно. Кино – это просто здорово. Чувствуете разницу? Что касается переводов, то это давно перевернутая страница. Я перевел несколько сотен американских фильмов для русского зрителя, но это было на этапе обучения сценарно-режиссерскому ремеслу. Актерство же вообще никогда не было моим делом. Я сыграл несколько ролей в детстве, но это всего лишь интересный опыт, который до сих пор помогает мне в режиссуре.
– Вот давайте остановимся как раз на этом интересном опыте. Тяжело было вживаться в роль скромного мальчика в очках и красной шапочке, который вступился за Бессольцеву в “Чучеле” Ролана Быкова?
– Вживаются в роль только серьезные актеры, когда им необходимо играть персонажей, отличающихся от их собственной личности. Когда Шарлиз Терон играет монстра – это вживание в роль, достойное заслуженного “Оскара”. Но в девяноста процентах случаев артисты просто играют самих себя в предлагаемых обстоятельствах. Это тоже нужно уметь, но вживания тут нет – тебе ставят задачу, а ты стараешься реагировать так, как отреагировал бы на самом деле. И делать это как можно более естественно, не забывая про мизансцену. Когда я играл Васильева, мне не нужно было вживаться – в шестом классе я именно таким и был, только без очков. Так что вся премудрость заключалась в точном следовании задачам режиссера. Ролан Антонович всегда ставил задачи очень точно, так что больших трудностей я не помню.
– Что вам вспоминается сегодня об этом фильме?
– Было очень интересно, а главное – было ощущение причастности к большому серьезному делу. В школе обычно живешь будущим – вот стану взрослым, и тогда… А “Чучело” давало нам всем ощущение настоящей, неподдельной значимости уже тогда. Если бы не съемки, то про свою жизнь до двадцати двух лет я мог бы сказать: “Годы, прожитые вхолостую”, а благодаря “Чучелу” этот период ознаменован участием в создании настоящего киношедевра. Это мне до сих пор очень приятно.
– Каким был Ролан Быков в работе?
– Очень собранным, очень волевым, а, главное, очень светлым. Как говорила про него мама: “На площадке у него над головой всегда светило солнце”. Это правда. Некоторые режиссеры или продюсеры так “грузят” съемочную группу, что работа превращается в мучение. А ведь важен не только результат, но и процесс. Съемки фильма – это огромный кусок жизни, когда вы спаяны в один организм. И здоровье этого организма зависит в первую очередь от режиссера. Если он параноик, то параноиками станут все. И все будут ждать, когда этот кошмар закончится. Работать с Роланом Антоновичем всегда было очень приятно.
– Вы долгие годы занимались переводами фильмов. Что было самым запоминающимся в вашей работе?
– Постоянный стресс. Фильм нужно было отдавать переведенным в тот же день, как его привозили. На перевод средней по сложности картины у меня уходило семь-восемь часов, и если кассету привозили в три-четыре часа дня, то я получал возможность спокойно поработать и нормально лечь спать. Но далеко не все фильмы привозили в четыре, и не все оказывались средней сложности. Поэтому с трех часов дня я уже начинал волноваться – во сколько привезут, сложным ли будет фильм? С четырех часов начинались нервные звонки в офис. “Когда?” – “Еще через час.” – “Ну, скоро?” – “В шесть поедет к тебе водитель.” И так, поволновавшись полдня, я получал в восемь вечера кассету с каким-нибудь сложным фильмом и понимал – закончу под утро и спать не придется. А на следующий день все повторялось. Плюс к тому, в промежутках между переводами я писал свой первый сценарий.
– Сегодня, когда вы смотрите зарубежный фильм, вы обращаете внимание на перевод?
– Нет, почти никогда. Во-первых, сегодня почти все фильмы дублируются, и узнать, что было в оригинале, уже невозможно – надо специально искать исходник. Я обращаю внимание на перевод, когда слышу какую-нибудь удачную шутку на русском – тогда интересно узнать, что было в оригинале, чтобы оценить работу переводчика.
– Есть разница в том, какое кино любит Павел Санаев – зритель и какое кино снимает Павел Санаев – режиссер?
– К счастью, нет. Я, вообще, не уверен, что режиссер может любить одно кино, а снимать другое. Это же раздвоение личности получится! Я люблю “экшн”, люблю триллер. И если бы мне сказали: “Павел, вы же написали такую серьезную книгу – снимите какую-нибудь глубокую драму”, я бы просто не смог этого сделать. Когда в бытность переводчиком мне приходилось переводить драмы, я просто погибал от скуки, и работа тянулась вдвое дольше. Мне легче было перевести комедию с непрерывной болтовней, чем тягучее немногословное кино “о жизни”. Комедия давала драйв, а драма вытягивала силы. Заставить меня сегодня посмотреть драму почти невозможно. А снять – тем более.
– Вам наверняка уже надоели вопросы о книге “Похороните меня за плинтусом”. Я не буду повторять других журналистов и в сотый раз спрашивать одно и тоже. Спрошу о другом – о фильме по этой книге. Мне кажется, картина Сергея Снежкина не передает дух и содержание книги. Согласны ли вы с этим?
– Согласен, не передает. Там нарушены несколько главных основ: Толя из мудрого сильного человека стал никчемным забулдыгой; бабушка умирает не потому, что ее лишили любви, а потому, что ее банально хватил удар от беготни; мальчик вместо счастья обретения матери думает о двадцати пяти рублях в книге; ну и плюс напрочь исчез юмор и свет. Снежкин снял свою картину, свое видение. Поэтому в титрах указано “по мотивам повести Павла Санаева”. И моего имени нет в титрах, хотя запускалась картина в производство по написанному мною сценарию.
– А почему вы сами не сняли фильм по своей книге?
– Я понял, что снимать драму мне будет скучно и не интересно. Плюс ко всему, не интересно будет второй раз пересказывать уже высказанную историю. Не будет запала, драйва, а это неизбежно скажется на результате. И будут говорить: “Санаев взял и испортил свою книжку”. На горизонте в тот момент замаячил проект “На игре”, и я понял, что боевик мне гораздо интереснее. Пусть говорят, что это всего лишь “развлекаловка”, но с профессиональной точки зрения эта работа дала мне в разы больше, чем могла бы дать самая успешная экранизация “Плинтуса”.
– Как вы относитесь к экранизациям литературных произведений?
– Я знаю очень хорошие экранизации, которые порой получаются интереснее лежащих в основе книг. Например, великолепная экранизация “Собачьего сердца” Владимира Бортко. Или “Minority report” Стивена Спилберга. Если в книге есть хорошая идея и хороший материал для кино, конечно, ее надо экранизировать. Сегодня люди больше смотрят фильмы, чем читают, и удачная экранизация всегда пробуждает интерес к первоисточнику. После выхода у нас на телевидении сериала “Идиот” продажи книг Достоевского в магазинах увеличились в разы. Я уже не говорю про “Властелина колец”.
– Согласны ли вы с определением вашего фильма “Последний уик-энд” как первого российского молодежного триллера?
– Конечно! Я сам его так и определяю. Молодежный триллер – жанр с довольно четкими канонами, и в России на тот момент таких фильмов не было. Я люблю эту работу, хотя в ней сказывался недостаток профессионализма: как сценарного, так и режиссерского. В этом году я переписал сценарий “Последнего уик-энда” заново просто чтобы поупражняться и доказать себе, что за эти пять лет я чему-то научился. Сценарий стал лучше на несколько голов. Он есть у меня на английском языке, и я очень хотел бы снять его в Америке – сделать римейк.
– Трудно снимать боевики?
– Кино, вообще, снимать не легко. Но меня удивляет, почему все так часто спрашивают про киношные трудности?! Разве уголь добывать легче? Спросите у чилийских шахтеров – легко им было в забое? В кино есть трудности, как в любой работе. Но все действующие кинематографисты пришли в эту область добровольно и не просто пришли, а в прямом смысле пробились и не поменяют эту работу ни на какую другую. А раз так, акцентировать внимание на трудностях мне кажется неправильным. Но чтобы не подумали, что киношная жизнь – сплошной мед, ковровые дорожки и фотовспышки, скажу, что рабочий день режиссера длится двенадцать-четырнадцать часов на площадке и еще два-три часа после съемки. Во время работы над фильмом “На игре” я полгода спал по три-четыре часа. Когда закончился последний съемочный день и я, наконец, выспался, ощущение было неожиданным – как это так, мне не хочется спать?
– Опишите, пожалуйста, обычный съемочный день Санаева-режиссера.
– Режиссер работает не только на съемке. Сначала начинается подготовительный период. Надо найти интересные места для съемок, выбрать реквизит, костюмы, сделать раскадровки. Это долгая работа, она длится несколько месяцев. Потом начинаются собственно съемки. Представьте, что у вас есть небольшой чемодан и громадный ворох одежды, которую надо туда запихнуть. Вы кладете вниз ботинки, потом рубашки, потом вынимаете ботинки и заменяете их на туфли полегче, чтобы поместились брюки, потом распихиваете по углам носки и ломаете голову, как утрамбовать свитер… Так вот, работа на площадке – это утрамбовывание своих замыслов в “чемоданчик” реальности. Вы обнаруживаете, что придуманная вами мизансцена не разводится в реальной декорации; камера не может встать туда, куда вы хотели; артисту некомфортно говорить написанные реплики; двенадцатичасовой съемочный день не позволит вам снять двадцать пять кадров, которые вы считали необходимыми… А “чемоданчик” сцены должен быть сегодня закрыт. Вы приходите на площадку, выпиваете кофе и начинаете трамбовать, и каждый день у вас разные “чемоданчики” и разный ворох одежды.
– Какое влияние на ваше творчество оказал Квентин Тарантино и его фильмы?
– Никакого. Я очень люблю Тарантино, но он единственный в своем роде. После “Pulp Fiction” у него появилось много подражателей, но все они быстро перевелись. У него настолько уникальный киноязык, что на него нельзя ориентироваться – вы останетесь всего лишь плохим подражателем. Если говорить о влиянии, то гораздо сильнее на меня повлиял Стивен Спилберг. Мое восприятие кинематографа делится на до “Индианы Джонса” и после. Мне было лет пятнадцать, когда я увидел фильм “Индиана Джонс и храм Судьбы”. Тогда я подумал: вот ЭТО – кино! И я до сих пор мечтаю снять что-нибудь подобное.
– Ваши фильмы сделаны по американским образцам на российском материале. Какой сюжет вы могли бы предложить Голливуду, если бы у вас появилась возможность снимать там кино?
– Во-первых, я очень хочу, чтобы у меня появилась такая возможность. Во-вторых, я придерживаюсь правила никогда не говорить о замыслах. И дело даже не в том, что кто-то может украсть. Просто от замысла до написанной истории нужно преодолеть громадный путь. А, рассказывая о замыслах, вы как будто топчетесь в отправной точке и лишаете себя энергии, которая в этом пути понадобится. У меня есть два сюжета, но я ни слова о них не скажу, пока не напишу сценарии и не зарегистрирую их в авторском обществе.
– Если бы вы могли снимать любых актеров, каким был бы ваш выбор? Назовите, пожалуйста, вашу “Dream team”.
– Эван Макгрегор, Морган Фримен, Джон Кьюсак, Шарлиз Терон, Дениел Крейг, Стив Бушеми, Леонардо Ди Каприо, Тим Рот, Бред Питт, Роберт Де Ниро, Энтони Хопкинс… В Голливуде столько прекрасных актеров, что список будет огромным. Из российских артистов выделил бы в первую очередь Евгения Миронова.
– Сегодня в России говорят о восьмидесятых-девяностых годах XX века с каким-то уничижительно-презрительным оттенком. Появилось даже новое выражение “лихие девяностые”. Мне кажется, это обидно и ужасно несправедливо. Здесь есть какая-то чудовищная подмена понятий. Золотые годы настоящей свободы превращаются в года “лихие”. Что вам вспоминается сегодня о том времени?
– “Лихие девяностые” – выражение очень точное. Это было именно “лихое” время быстрых денег, быстрых смертей и разгула самого откровенного бандитизма. Я очень хорошо помню этих крепких парней в кожаных плащах и куртках. Вот ситуация, которой я был свидетелем и которую опишу в романе: в сильный мороз на бензоколонку подъехала иномарка. Из машины вышел парень лет двадцати пяти в кожаном плаще. Взял в руки заправочный пистолет – понял, что рукам холодно. Тогда он вытащил из соседних “Жигулей” водителя, сунул ему этот пистолет в руки и приказал: “Заправляй, бля!” И тот заправлял, потому что иначе получил бы сотрясение мозга или пулю. И так было повсеместно, такие были “золотые годы настоящей свободы”. Никакой подмены понятий: 1990-1994 годы – это страшные “лихие” годы свободных волков, грызущих друг друга, а также заодно подвернувшихся под руку “лохов”, которыми были все остальные.
– Расскажите, пожалуйста, о вашей новой книге “Хроники Раздолбая”. Она тоже автобиографическая?
– Мне кажется, что слово “автобиографическая” применительно к моим книгам вообще неправильно употреблять. Я описал вам только что случай, которому был свидетелем. Этот случай будет в романе. Будут и другие случаи, свидетелем или участником которых я был. Но если книги, в которых описывается то, что видел или слышал автор, называть автобиографическими, то получится, что вся литература, кроме фантастики и постмодернизма, это сплошная автобиография – большинство писателей описывают то, что видели. На самом деле автобиографическими называются книги, где автор пишет именно о себе, ничего не добавляя и не придумывая. “Низкие истины” Кончаловского или “Анатомия скандала и успеха” Никаса Сафронова – это автобиографические книги, они пишут в них о себе. А “Похороните меня за плинтусом” не автобиографическая книга – ее герой Саша Савельев, и многие события в этой книге придуманы. Также и “Хроники Раздолбая”.
– Вы впервые приезжаете в Чикаго. Как вы собираетесь построить ваш творческий вечер? Будут ли показаны отрывки из ваших фильмов? Если можно, несколько слов о программе вечера.
– У меня есть отработанный алгоритм встреч, который хорошо себя зарекомендовал. Я начинаю с вопросов. Сразу говорю: “Здравствуйте, я – Павел Санаев. Что бы вы сами хотели от меня услышать? Что вам интересно узнать?” И дальше, в зависимости от аудитории, появляются десять-пятнадцать разных вопросов, иногда самых неожиданных. Я записываю их, выстраиваю на бумажке последовательность, чтобы удобно было переходить от одного к другому, и так мы общаемся. Потом в конце встречи могут появиться новые вопросы. Я планирую показать в Чикаго фрагмент фильма “На игре”, прочитать отрывок из “Хроник Раздолбая” и неизданную главу “Похороните меня за плинтусом”.
– До встречи в Чикаго!
Nota bene! Встреча с Павлом Санаевым состоится 31 октября 2010 года в 6 часов вечера в Литературном салоне Аллы Дехтяр в помещении Computer System Institute по адресу: 8950 Gross Point Road, Skokie, IL 60077. Справки по телефону – 773-275-0934.
Сергей Элькин,
Фотографии к статье:
Фото 1. Павел Санаев на съемочной площадке
Фото 2. Ролан Быков и Елена Санаева
Фото 3. Павел Санаев
Фото 4. Обложка книги “Похороните меня за плинтусом”
Фото 5. Павел Санаев на съемочной площадке
Фото 6. Постер к фильму “На игре”
