“Нюрнбергские мейстерзингеры” в Лирик-опере (Чикаго). Разговор с басом Дмитрием Иващенко перед премьерой

Spread the love

Единственная комическая опера Рихарда Вагнера “Нюрнбергские мейстерзингеры”, посвященная певцам средневекового Нюрнберга, создавалась композитором на протяжении двадцати двух лет. То, что задумывалось, как одноактная комедия, превратилось в огромное трехчастное полотно, полное энергии и радости. В этой опере Вагнер не строил Вселенную – здесь задачи у него были скромнее. Перед нами предстает жизнь обычных горожан, бюргеров, ремесленников. В центре сюжета – состязание музыкантов, на котором побеждает молодой влюбленный франкский рыцарь-поэт и в качестве награды получает сплетенный из лавра и мирта венок, а также (и это главное) – руку красавицы Евы. Правила певческого конкурса придумал отец Евы – золотых дел мастер Фейт Погнер.

С 8 февраля опера Р.Вагнера “Нюрнбергские мейстерзингеры” идет в Лирик-опере Чикаго. В партии Погнера на американской оперной сцене дебютирует бас Дмитрий Иващенко.

Кто есть кто в мире оперы. Дмитрий Иващенко родился в Барнауле. Окончил Барнаульское музыкальное училище по классу дирижирования, вокальное отделение Новосибирской консерватории и Оперную студию при опере Карлсруэ (Германия). Живет в Берлине. Выступает на лучших оперных сценах Европы. Ведет активную концертную деятельность.

Я встретился с Дмитрием 28 января, накануне первой репетиции на сцене. С одной стороны – слишком рано, чтобы делать выводы о постановке, с другой – уже можно говорить о партнерах и дирижере.

– Как вы себя чувствуете в Лирик-опере?

– Хорошо. Как говорят в Германии, “без стресса”. Я первый раз работаю с дирижером сэром Эндрю Дэвисом. Легко нашел общий язык. Он – умный, понимающий дирижер. Все видит, все слышит, во всем разбирается… Постановка Дэвида Маквикара статичная. В Европе такого уже почти не бывает. Это для меня полезно. Нельзя постоянно играть в модерновых спектаклях. Время от времени хорошо возвращаться к классике.

– Что вы можете сказать о вашем персонаже Погнере?

– Погнер – богатый, солидный человек. Меценат, поддерживает искусство. Он играет важную роль в развитии действия. Пения в партии немного, но есть очень важная ария, когда он рассказывает, что решил устроить для Евы конкурс. Погнер сомневается, правильно ли поступает. Его мучает совесть, он за честную борьбу.

– По возрасту вам еще рановато петь отцов…

– Ганса Сакса я бы сейчас не стал петь. Мне до этой партии еще надо дорасти. Она очень хитрая, в ней много ловушек. Для Сакса нужен опыт. В этом плане Джеймс Моррис – идеальный исполнитель.

– Действие оперы происходит в Нюрнберге. Вы бывали в этом городе?

– Я был в Нюрнберге как турист. Видел места, где происходит действие оперы. В Оперный театр заходил. Петь, правда, там не приходилось.

– Специалисты говорят, что “Нюрнбергские мейстерзингеры” уступают лучшим творениям Вагнера: тетралогии “Кольцо нибелунгов” и опере “Тристан и Изольда”. Что бы вы могли сказать в защиту “…мейстерзингеров”?

– “Нюрнбергские мейстерзингеры” – одна из самых сложных опер. Ее сложно петь и сложно исполнять. В этой опере нет каких-то особых арий. Идет разговор главных героев, все очень интимно… Роль дирижера состоит в том, чтобы убрать сильное звучание оркестра. Надо иметь специальную акустику, чтобы “скрыть” оркестр. Как в Байройте.

– Как в этом плане обстоят дела в Лирик-опере?

– Для меня в Лирик-опере слишком много акустики. Ничего не поделаешь – зал очень большой, поэтому нужно петь все очень четко и ясно. Я думаю, при полном зале акустика будет “посуше”. Это для певцов лучше. Я привык петь, когда зал “сухой”. Например, в Ла Скала очень “сухая” акустика.

“Лучше пой. У тебя голос хороший”

– Был человек, который открыл ваш голос?

– Мой брат. Я учился на дирижерском отделении Барнаульского музучилища. Как-то брат сказал мне: “Лучше пой. У тебя голос хороший”. А голос у меня был очень низкий. Я пел в церкви, легко брал контроктавы…

– Но никогда не думали о карьере певца?

– Никогда. А тут решил послушаться брата. Прослушался, и меня взяли в консерваторию… У нас семья музыкальная. Дедушка – донской казак (мой голос от него), мама – педагог в музыкальной школе, брат – пианист.

– Так что было понятно, что вы пойдете по музыкальной линии?

– До поры до времени это было непонятно. Мама отправила меня учиться в музыкальную школу со словами “Там видно будет”.

– Как получилось, что вы оказались в Германии и стали выступать на самых престижных оперных сценах?

– Все произошло случайно. Я всегда хотел уехать в Европу. Естественно, в Италию. Но с Италией не получилось – получилось с Германией. Когда я учился в Новосибирской консерватории, у нас был студенческий обмен с Мангеймом. Я поехал в Германию и прошел прослушивание в Оперные студии в театрах Мангейма и Карлсруэ. Мне предложили на выбор обе студии. Я выбрал Карлсруэ. После окончания Оперной студии два года поработал в хоре, набрался опыта и стал заниматься с замечательным педагогом. Ее зовут Анна Рейнольдс. Она в свое время работала с Гербертом фон Караяном.

– Она вас открыла для мира?

– Она мне “голову промыла”. (Смеется.) Я съездил к ней на аудиенцию, и она взялась со мной работать.

– Ей сразу понравился ваш голос?

– Она сказала, что настоящих басов не бывает. Я – единственный, кто у нее остался. Понимаете, когда у тебя от природы голос не такой большой и его нужно развивать, русская школа может быть даже негативной. Лучше иметь итальянскую школу. Мне повезло, Анна Рейнольдс как раз преподавала настоящую итальянскую школу belcanto. У меня не было верхов, не было красивого тембра… Она мне развила голос, у меня пошли верхи, я начал петь Россини, о чем я в жизни никогда не мечтал. Я пел все, даже Эскамильо.

– Вы по-прежнему общаетесь с ней?

– Да, хотя сейчас мне труднее к ней ездить – я сам все время в разъездах. Она живет в деревне Пистен под Байройтом. Сейчас меня слушает и контролирует жена.

“Голосу нужна “диета”

– Мой первый ангажемент был в Аугсбургском оперном театре. После Аугсбурга были Дармштадт и Берлин. Четыре года я был в штате Комической оперы. Долгое время пел, в основном, в Европе. Сейчас прибавились Америка и Канада. А скоро буду петь в Сантьяго (Чили).

– А в России?

– В России я пел только в Казани, на Шаляпинском фестивале. Моя карьера началась в Европе. Для России я пока неизвестный певец.

– Как бы вы охарактеризовали свой голос?

– Мне кажется, я – basso cantabile. Мне сорок лет, голос находится в развитии. Все еще начинается. Голос опустится и будет таким же низким, каким был в детстве. Мне нужно петь, пока это возможно, партии для более высокого голоса. Через десять лет будет сложнее.

– Тогда вы возьметесь за другие партии. За Бориса, например…

– Бориса я уже спел.

– Рановато как-то…

– Я тоже думал, что рано. Спел, и мне понравилось. Сейчас эта роль в моем репертуаре.

– Какие еще партии в вашем репертуаре?

– Зарастро в “Волшебной флейте”, Погнер в “Нюрнбергских мейстерзингерах”, Гурнеманц в “Парсифале”, Даланд в “Летучем голландце”, Рокко в “Фиделио”, Банко в “Макбете”, король Филипп в “Дон Карлосе”, Вальтон в “Пуританах”.

– Многие певцы никогда в жизни не решаются петь оперы Вагнера. Они говорят, что Вагнер убивает голос. А вы довольно давно и часто исполняете вагнеровский репертуар. Не боитесь?

– Вагнера я петь не хотел. Но попробовал, и мне понравилось. Я пою в разных операх. Сейчас – Вагнера, а потом вернусь в Германию и буду петь Зарастро.

– Фурланетто говорил, что Моцарт – бальзам для голоса.

– Да, я с ним абсолютно согласен. Моцарта надо петь всегда, пока есть возможность. Вагнер не то чтобы убивает – он расширяет голос. Нужно просто следить за собой. Голосу нужна “диета”. (Смеется.)

– Как вы готовитесь к пению? Есть у вас специальные рецепты, как поддерживать голос?

– Все очень индивидуально, зависит от связок. Алкоголь не употребляю.

– Не помогает?

– Мне не нужно. Я на сцене не настолько волнуюсь, чтобы как-то успокаиваться. А потом определенный адреналин на сцене нужен, в голосе появляется что-то особенное.

– Есть партии, которые вы бы хотели спеть, но пока не получалось?

– Очень хочу спеть Мефистофеля в опере Бойто и короля Рене в “Иоланте”. Надеюсь, эти партии еще впереди. Короля Филиппа я хочу спеть на итальянском языке. Пел на французском – языке оригинала, а сейчас хочу попробовать на итальянском.

– С немецким языком у вас проблем нет. А с французским?

– Учу. Работаю над произношением. Французский – сложный язык. Я пытаюсь найти середину между французским и итальянским звучанием. Для французов мы иностранцы. Но голос должен звучать красиво – это самое главное.

“Душу продаешь “черту”

– Что вы делаете, если ваше понимание роли входит в противоречие с тем, что предлагает режиссер?

– Приходится очень долго дискутировать. Сегодня с режиссерами большая проблема. Мы имеем дело с режиссерским диктатом. Мы же солисты, с нами нужно разговаривать. Если солисты не понимают идею режиссера, то эта идея не будет интересной. Задача режиссера – быть большим дипломатом. Он должен убедить солиста что данное решение – самое лучшее и единственно возможное. Иногда приходится переступать через себя, продавать душу “черту”. (Смеется.)

– Выход из режиссерского диктата – камерное музицирование…

– Раньше я не очень любил концертные исполнения. Казалось, что все так сухо и неэмоционально. А в последнее время у меня стало больше концертов. Недавно пел Четырнадцатую симфонию Шостаковича.

– Там прекрасная партия для баса.

– Потрясающая музыка и потрясающая партия. Вот там я сам себе хозяин. В моем концертном репертуаре – “Песни и пляски смерти” Мусоргского, произведения Чайковского, Рахманинова. Я пытаюсь пропагандировать русскую музыку. Я сразу сказал, что Шуберта и Шумана не пою. Если хотите, спою вам Чайковского, Рахманинова, Глинку… Я ужасно люблю оперу, и всегда приятно поговорить с хорошим режиссером. Но встретить такого режиссера получается все реже и реже. Мне нравится работать с моим другом, оперным режиссером Альфонсо Мора. Очень талантливый молодой человек. Надеюсь, что он далеко пойдет.

– Вам приходилось работать с Дмитрием Черняковым?

– Нет, к сожалению. Вот он как раз из тех режиссеров, которые могут убедить. У него всегда есть смысл.

– Какие постановки были для вас наиболее значимыми?

– Моя самая значимая постановка была в Аугсбурге. Первая большая роль, которая останется со мной на всю жизнь. Я пел Дон Кихота в опере Массне в постановке очень хорошего режиссера Томаса Вюнша. Он, к сожалению, в прошлом году умер. Он любил оперу, певцов, и с ним было приятно работать.

– Каков уровень немецких оперных театров?

– Высокий и по сравнению с Америкой очень современный. Я недавно пел в Баварской опере. Акустика потрясающая, театр великолепный…

– Там скоро главным дирижером будет Кирилл Петренко.

– Да, я очень рад, что он там будет. Блестящий музыкант! Мы работали с ним в “Евгении Онегине” в Комической опере Берлина. Для Баварской оперы это просто подарок судьбы.

– Это правда, что в немецких театрах все настолько дисциплинированно, что импровизация просто невозможна?

– В принципе, все театры одинаковые. В Лирик-опере тоже никакого бардака нет, и дисциплина еще почище немецкой. Америка для меня больше Германия, чем Германия. Я живу в Берлине, а Берлин – город демократический.

– Сейчас, оглядываясь назад, вы не жалеете, что ваша карьера сложилась в Германии? Не жалеете о пройденном пути?

– Ни в коем случае. Я хотел быть независимым от определенных кругов, пошел своей дорогой и всего, чего я добился, добился сам.

– Как вы думаете, вас пригласят еще в Лирик-оперу? Можно надеяться на продолжение?

– Я надеюсь. Если позовут, отказываться не буду. Чикаго для меня – культурный шок.

NotaBene! Опера “Нюрнбергские мейстерзингеры” идет на сцене Лирик-оперы с 8 февраля по 3 марта. Билеты на эту и другие оперы можно заказать на сайте театра http://www.lyricopera.org/home.asp, а также приобрести в кассе по адресу: 20 NorthWackerDrive, Chicago, IL 60606. Справки по телефону 312-332-2244.