Разговор с певицей, которой больше всего нравится слово „Сопрано“
.
В эти дни на сцене Лирик-оперы Чикаго идет опера Г.Доницетти “Анна Болейн”. Впервые она была поставлена в театре в сезоне 1985-86 годов для великой Джоан Сазерленд. Спустя двадцать девять лет первой Анной Болейн Лирик-оперы XXI века стала американская певица Сондра Радвановски. Мы встретились с ней через два дня после премьеры новой постановки. Сондра была очень довольна.
– Все прошло замечательно! Мне нравится постановка Кевина Ньюбери. Она традиционная, но с вкраплениями новых элементов. Взаимоотношения героев, их жесты, движения, перемещения по сцене – все выглядит более реалистичным, не таким формальным, что ли…
– Для вас имеет значение, что вы исполняете роль не выдуманного, а исторического персонажа?
– Конечно. Мы с Кевином обсуждали исторический фон, на котором происходит действие оперы. Развод Анны Болейн, ее переход в другую веру сыграл огромное значение для будущего Англии. Я стараюсь быть правдивой в изображении моего персонажа: сильной и несчастной женщины одновременно.
– С вокальной точки зрения вам нравится исполнять эту партию?
– Для меня эта партия – вокальный пир! Я обожаю ее петь! Партия Анны Болейн – одна из лучших в репертуаре bel canto. Все держится на технике: высокие и низкие ноты, колоратура, мягкое, громкое пение, переходы – в этой партии можно показать все возможности голоса. Партия очень красивая и очень сложная. Из трех с половиной часов я на сцене около трех, в конце – двадцать минут наедине со зрительным залом. Это тяжело. Между спектаклями я должна жить, как монахиня. (Смеется.) Мне нужно два дня, чтобы отдохнуть. Не только вокально, но и физически, эмоционально.
– Я помню ваши предыдущие партии в Лирик-опере: Эльвира, Аида, Леонора. Вы не только поете – вы проживаете характеры своих героинь…
– Это же так скучно – просто стоять и петь! Да, мы выступаем в оперном театре, но ведь это все-таки Театр! Я хочу рассказать своему зрителю историю. А если я просто стою и пою, то получается концерт.
– Контролировать голос для вас не проблема?
– Хорошая техника позволяет это делать. Иногда, когда я неважно себя чувствую, бывает сложно, но в целом, я думаю, это вполне по силам. Мне сорок пять лет, и я научилась управлять своими эмоциями. Научилась даже не за счет опыта на сцене, а благодаря опыту жизненному.
– У вас есть любимая сцена в “Анне Болейн”?
– С вокальной точки зрения мне нравится ария “Al dolce guidami…” (“К счастью веди меня…”) из последней сцены второго акта, а с драматической – дуэт Анны и Джованны Сеймур “Va’, infelice, е teso reca” (“Ступай, несчастная, и подумай”), когда Анна понимает, что Джованна – новая жертва коварного короля. Для меня этот фрагмент – лучший в опере. Все заканчивается великолепным crescendo. И, конечно, последняя сцена оперы – сцена смерти Анны: настоящий tour de force для артиста!
– Готовясь к той или иной роли, вы слушаете записи ваших великих предшественниц? Если мы говорим об Анне Болейн, то это, конечно же, Мария Каллас и Джоан Сазерленд.
– Конечно, я учусь у великих певиц прошлого. Каждое новое поколение учится у предыдущего. Я всегда нахожусь под впечатлением от пения Каллас. Мне нравится в ней творческое бесстрашие. Она делала со своим голосом все, что хотела. Когда надо, ее голос звучал по-королевски, но она не боялась прозвучать “грязно”, если так надо было по сюжету для образа ее героини. Ее техника была виртуозной. Я слушала и Сазерленд, и Монтсеррат Кабалье, и Анну Нетребко. Я слушала, училась, но не копировала их исполнение. Я не хочу быть второй Каллас или второй Кабалье – я хочу быть собой. Я делаю своего персонажа, и зритель видит Анну Болейн Сондры Радвановски… Анна стала моей первой королевой в тюдоровской трилогии Доницетти. Я спела ее впервые два года назад в Вашингтонской национальной опере, и за эти два года спела двух остальных королев. Теперь я вернулась к Анне другой.
– Вы вернулись не только к Анне – после Верди и Пуччини вы вернулись к bel canto…
– Bel canto – это определенный язык. Теперь, вернувшись к этому языку, я понимаю, что он стал у меня лучше. Я научилась многому, исполняя Норму, Лукрецию Борджа, Елизавету (опера Г.Доницетти “Роберто Деверо”. – Прим. автора.), Марию Стюарт, Анну Болейн. Это другой стиль исполнения… У меня сильный голос, и мне предлагают самые разные партии, включая Брунгильду и Турандот. Я отвечаю: “Нет”. Я пела Тоску, пела другие большие партии, а сейчас взяла обратный ход, после Пуччини и Верди, когда вокальная техника улучшилась, вернулась к операм bel canto. Я поняла, что я буду петь лучше и дольше, если буду петь эту музыку.
– Вы говорите “Нет” сегодня. Но ведь это не значит, что вы не скажете “Да” через несколько лет?
– Может быть, после пятидесяти. Но не сейчас. Сейчас я хочу петь bel canto. Посмотрите на Джоан Сазерленд. Она начала с Брунгильды, а потом перешла на bel canto. То же самое было с Марией Каллас. Конечно, профессионал с хорошей техникой может спеть все. Но нельзя петь Брунгильду, а потом Анну Болейн. Каллас говорила, что голос – не лифт, на нем нельзя прыгать вверх и вниз. Мои сегодняшние белькантовые партии, я надеюсь, помогут мне петь еще десять-двадцать лет. Многие говорят, что Моцарт – лекарство для голоса. А для меня такое лекарство – bel canto.
С Джейми Бартон (Джованна Сеймур) наша героиня встречалась совсем недавно. В сентябре дуэт Радвановски (Норма) – Бартон (Адальжиза) открывал новый сезон Оперы Сан-Франциско в новой “Норме”, поставленной Кевином Ньюбери. С Джоном Релайа (король Генрих VIII), Брайаном Хаймелом (лорд Перси) и Келли О’Коннор (Сметон) певица встречается впервые. Я спросил Сондру, как ей работается с партнерами.
– Они все молодые. Я убита – самая старая в этом составе! (Смеется.) Работать в паре с такой замечательной певицей, как Джейми Бартон, – подлинное наслаждение! С Джейми у нас очень хорошие взаимоотношения. Она – великолепная певица и настоящий друг. Для меня еще очень важно, что наши голоса хорошо гармонируют друг с другом. Это было важно в “Норме” и очень важно в “Анне Болейн”. У голоса Джейми есть сила, диапазон, гибкость… Я сказала Энтони (Энтони Фрейд – генеральный директор Лирик-оперы Чикаго. – Прим. автора.), что лучшего состава придумать невозможно! Очень трудно найти пять равнозначных голосов: Анна – сопрано, Джованна Сеймур – меццо-сопрано, Генрих VIII – бас, лорд Перси – тенор (партия для “тенора-самоубийцы”), Сметон – контральто. Плюс, конечно, хороший дирижер, оркестр, хор… В Лирик-опере собраны все необходимые “ингредиенты” для успеха “блюда”!
– Прекрасный поворот разговора от оперы к оперному театру, в котором вы сейчас выступаете. Вы же в Лирик-опере, как дома?
– Я в Чикаго, как дома. Родилась в пригороде Чикаго, городке Бервин. Моя мама живет в городке Сент-Чарльз (сорок две мили от Чикаго), мой брат – в иллинойской Женеве (сорок одна миля от Чикаго). Только я сбежала в Канаду. (Смеется.) Вышла замуж за канадца и поселилась под Торонто… Лирик-опера отличается от всех остальных оперных компаний в США. Это – семья, где все помогают друг другу. Здесь ты можешь быть уверенным, что тебе не сделают плохо, а помогут и поддержат. В сегодняшнем мире такое отношение к солистам – большая редкость. Я это очень ценю и всегда с удовольствием возвращаюсь в Лирик-оперу. В такой атмосфере поется лучше. Давайте посчитаем, сколько партий я пела? Сусанна (одноименная опера Карлайла Флойда), Леонора, Эльвира, Аида. Анна Болейн – пятая. Неплохо! Лирик-опера – один из моих самых любимых оперных театров!
– Вам есть с чем сравнивать! Вы же поете во всех лучших театрах мира.
– Кроме Италии. Я сейчас не пою в Италии.
– Почему? Из-за публики?
– Из-за публики и нарушения элементарных этических норм. В Италии все не так, как в других местах. В итальянском оперном театре (особенно в Ла Скала) ты все время чувствуешь, что в следующую секунду все развалится. Полтора года назад я пела в Ла Скала “Бал-маскарад”. Публика орала, кидала на сцену какие-то предметы, в конце спектакля вызвали полицию… В таких условиях петь невозможно! Я хочу наслаждаться музыкой, играть, петь, я хочу, чтобы аудитория хотя бы на время спектакля забыла о долге на кредитных карточках, о работе, о проблемах в семье, о войнах и погрузилась в другой мир… А в Италии меня все время что-то отвлекает от искусства, от моей работы. То публика, то забастовка, то что-то еще… Нельзя хорошо делать свою работу в постоянном состоянии стресса… Я счастлива, что могу петь там, где хочу. (Сондра трижды стучит по дереву. – Прим. автора.) Я могу выбирать, и пока я выбираю НЕ петь в Италии. Это печально, потому что вся история оперы связана с этой страной, но такова жизнь.
– У меня был вопрос, что вы ненавидите в оперном театре, но вы уже ответили на этот вопрос. А что вы больше всего любите в опере?
– Люблю музыку, люблю вживаться в образы моих героев, люблю, чтобы зрительный зал мне сопереживал, плакал, смеялся. Бесценный дар – на какое-то время иметь возможность владеть сердцами и душами людей. Музыка облагораживает, излечивает раны, заставляет людей быть лучше, чище, умнее. Не надо знать русский язык, чтобы понять оперу “Евгений Онегин”. Музыка тем хороша, что она универсальна. Ее в состоянии понять все.
– Больной вопрос – современные постановки классических опер. Бывали ли у вас случаи, когда вы конфликтовали с оперными режиссерами?
– Люди думают, что у певцов есть выбор, с кем ставить спектакли. На самом деле мы не знаем, с кем нам придется петь, кто будет режиссером, дирижером. В большинстве случаев мы знакомимся с режиссером на первой репетиции. У меня самый ужасный опыт был в Берлине на опере “Трубадур”. Режиссером был тот самый Ханс Нойенфельс, который в ноябре выпустил “Манон Леско” в Баварской опере. Анна Нетребко отказалась участвовать в этой постановке. (В официальном сообщении директор Баварской оперы заявил о “расхождении взглядов певицы и режиссера на образ главной героини”. Премьера спектакля состоялась 15 ноября. Вместо Нетребко партию Манон Леско исполнила латвийская певица Кристина Ополайс. – Прим. автора.) Я не знала, кто такой этот господин Нойенфельс. Это был мой дебют в Берлинской опере и… худшая постановка “Трубадура”, в которой я когда-либо участвовала. В финале спектакля появлялся обнаженный Иисус на кресте. Потом он сбрасывал с себя крест и начинал танцевать с епископом. Какое все это имело отношение к “Трубадуру”, я не знаю. Я попросила режиссера объяснить. Объяснений не последовало. Я вернулась в гостиницу и начала паковать вещи. Театр уговорил меня остаться. Я согласилась с условием, что буду стоять и петь на авансцене, чтобы не видеть того, что происходит за мной. Из этого я вынесла один урок – до подписания контракта надо спрашивать, какая будет постановка и кто режиссер… Может быть, я старомодна, но я не люблю слишком современные спектакли. Поэтому – я возвращаюсь к началу нашего разговора – мне нравится то, что делает Кевин Ньюбери. А вот эти непонятные постановки, когда хор сидит на унитазах… Или когда вдруг режиссер говорит мне раздеться… Я не вижу для этого никаких оснований. Я думаю, таким образом режиссеры просто хотят шокировать публику.
– При этом билеты раскупаются, залы заполняются, после премьеры выходят хорошие рецензиии. Чем больше скандала, тем больше зрителей…
– Мне кажется, зрители начинают уставать от такого рода постановок, а певцы начинают отказываться от участия в таких спектаклях. Если я не верю в этого Иисуса на кресте, как я могу заставить поверить в это аудиторию?!
– На гастролях в Москве несколько лет назад вы говорили про вашу русскую бабушку…
– Говорят, она была из благородного рода. К сожалению, ее происхождение неизвестно. Бабушки и дедушки давно нет с нами – они умерли, когда я была маленькой. И отец умер. Где-то я читала, что моя фамилия первоначально была Радваноска или Радванова…
– Для меня это имя звучит больше на польский манер, чем на русский…
– Я думаю, было так. Когда бабушка приехала, люди, выдававшие ей документы, сказали нечто вроде: “Ваше имя невозможно выговорить”. Увы, это только догадки. Спросить не у кого. Я знаю, что моя бабушка не хотела говорить об этом. Я уже никогда не узнаю, как было на самом деле. Но русская музыка волнует меня. Моя любимая русская опера – “Евгений Онегин”. Я даже однажды пела Татьяну. В Кельне. Это был мой европейский дебют.
– А дальше? Вы никогда не повторяли ее?
– Никогда. Мне не предлагают. Есть Нетребко, есть другие русские певицы… Я обожаю Татьяну и очень хочу ее петь. Хочу спеть Лизу в “Пиковой даме”. Русский репертуар мне не предлагают. Из близкого к русскому – только “Русалка” Дворжака. Зато в камерных концертах я исполняю песни Рахманинова. Когда я была в Москве, побывала на экскурсии в Большом театре, но ни разу там не пела. Я выступала в Большом зале Московской консерватории, в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии и в золотом зале Эрмитажа. (Сондра Радвановски говорит о выступлении в Гербовом зале Эрмитажа на XVII Международном музыкальном фестивале “Дворцы Санкт-Петербурга” в 2009 году. – Прим. автора.) Я пела в концерте с замечательным Дмитрием Хворостовским, а мой альбом арий из опер Верди был записан в Москве с дирижером Константином Орбеляном.
– Вы помните, когда вы влюбились в оперу?
– В одиннадцать лет. Я смотрела телевизор, увидела Пласидо Доминго в “Тоске” и сказала маме: “Я тоже хочу петь”. Я тогда уже пела – в церковном хоре. Начала брать профессиональные уроки. Всегда пела только классическую музыку. Никакой “попсы”! Моей первой ролью в местном оперном театре была девушка с сигаретой в “Кармен”. Мне едва исполнилось тринадцать. Потом – “Гензель и Гретель”…
– Кто открыл ваш голос?
– Сначала – руководительница хора. Она обнаружила во мне способности. А потом… У меня было столько замечательных педагогов! Первым надо назвать имя французского баритона Маршала Сингера (Martial Singher), преподававшего в Калифорнийской академии музыки. Он был первым, кто сказал: “Ты будешь вердиевским сопрано”. А я ответила: “Что это значит?” (Смеется.) Он посоветовал мне послушать записи Леонтин Прайс. Мне было в то время около восемнадцати. Сингер научил меня многому.
– С тех пор к вам приклеился ярлык “вердиевское сопрано”.
– При том, что я давно не пела Верди… Критики любят поместить певца в определенную категорию. Это легко. Певица, поющая Верди, вагнеровский певец… В моем случае это связано с тем, что в начале карьеры я пела много опер Верди. Верди для меня был ступенькой к Пуччини и bel canto. Верди основан на bel canto. Похожая техника. Это bel canto “на стероидах”. А Пуччини – это Верди “на стероидах”. Петь Верди очень трудно. Тяжелее, чем bel canto. В операх Верди важно иметь сильный голос, тогда как для опер bel canto сила голоса не имеет решающего значения. Я не знаю, почему меня называют “вердиевским сопрано”. С таким же успехом можно сказать “белькантовое сопрано” или “пуччиниевское сопрано”. Больше всего меня устраивает только одно слово – Сопрано.
– Конкуренции не боитесь?
– На оперном Олимпе места хватит всем. Мы с Анной Нетребко поем во многом схожий репертуар. И места хватает еще на десять таких, как мы. Никто из нас не может спеть все и везде.
– Я заметил, что вы совсем не поете современной музыки…
– Она меня не трогает. Мой педагог по программе молодых оперных певцов при Метрополитен-опере Рената Скотто сказала как-то одну простую фразу: “Сондра, пой то, что ты любишь. и это полюбит публика”. Я пробовала петь современную музыку, но потом поняла, что она не для меня. То же самое с немецкой музыкой. Я ее пою мало, потому что она не моя. Хотя я спела “Четыре последние песни” Штрауса. Мой первый Штраус.
– Ваши контракты, в основном, в Америке и Европе, а живете вы под Торонто. Не далеко от крупнейших оперных центров?
– Да, только в Метрополитен-опера я пою каждый год на протяжении двадцати лет, и мои контракты в театре расписаны по сезон 2018-19 годов включительно. Конечно, спать дома гораздо комфортней, чем в гостиницах, но я привыкла петь в разных странах, и мне это нравится. Нравится смотреть на мир! В Оперной компании Торонто я дебютировала в марте этого года в партии Елизаветы в “Роберто Деверо” Г.Доницетти. Начиная с 2016 года я будут петь там в каждом сезоне. В 2008 году в театр пришел новый генеральный менеджер Александр Ниф. Он многое изменил в организации творческого процесса. Мне нравится петь в Торонто. Зал не очень большой (примерно 2500-2800 мест), с замечательной акустикой… Мы путешествуем с мужем. Сейчас он рядом со мной, в Чикаго. Он – мой менеджер, занимается всеми деловыми вопросами. Я умею только петь. (Смеется.)
.
Сергей Элькин
