В 2016 году в Чикаго пройдет грандиозный Международный фестиваль “Shakespeare 400 Chicago”, приуроченный к четырехсотлетию со дня смерти Уильяма Шекспира. В фестивале примут участие музыкальные и театральные труппы из Австралии, Беларуси, Бельгии, Германии, Индии, Китая, Мексики, Польши, Южной Африки и других стран. Фестиваль откроется спектаклем Московского театра имени Пушкина и театральной компании “Cheek by Jowl” “Мера за меру” (“Measure for Measure”) по одноименной пьесе У.Шекспира в постановке английского режиссера Деклана Доннеллана. В главной роли – замечательный российский актер Александр Феклистов. В беседе с вашим корреспондентом он рассказывает о ролях, спектаклях, театрах…
– С чего началась работа над спектаклем “Мера за меру”?
– По давней традиции Деклан Доннеллан начинает репетиции месяца за два-три до основного выпускного периода. Это, скорее, пробы, знакомство, притирка. Происходит сие малопонятное со стороны действо где-то подальше от Москвы. В случае со спектаклем “Мера за меру” мы встретились в доме отдыха в Тверской области, прекрасном месте с лесами, садом, озерами и футбольным полем, которое мы, естественно, тоже использовали. Но отдыхать нам почти не приходилось… Работа строилась так: этюды и пробы, зачастую прямо на природе, на темы, которые предлагал режиссер, исходя из сюжета пьесы. Скажем – город, тюрьма, монастырь. Мы пытались сделать сначала почти бессловесные этюды.
– В одном давнем интервью Ольге Галаховой вы сказали, что, работая с Доннелланом, ведете дневники. Цитирую: “Пишу заметки про Деклана”. Какая запись была первой о репетициях спектакля “Мера за меру”?
– Первая запись в дневнике была такой: “Вокруг столько озер! Вот бы порыбачить!” Иногда получалось…
– Закончен ли дневник, или режиссер по-прежнему вносит в спектакль какие-либо изменения, а вы по-прежнему пишете “заметки про Деклана”?
– Репетиции у нас никогда не заканчиваются. Скажем, Питер Штайн никогда не смотрит поставленных им спектаклей, может посмотреть прогон, может даже порепетировать после премьеры, но сами спектакли не смотрит. Деклан, напротив, как будто скучает по своему спектаклю и на гастролях, как правило, смотрит первые спектакли, а потом раздает замечания и порой очень многое меняет.
– Как принимают спектакль в России и на Западе?
– Восприятие и реакция публики на Западе и в России очень разнятся. В России более закрытая, сдержанная реакция. Сказывается, как мне представляется, многолетняя традиция реалистического театра, восприятие, как говорит наш режиссер, “один к одному”, и оно заострено на социальные темы. На Западе люди больше обращают внимание на детали, которые несоциально окрашены, публика более раскована, готова к открытому диалогу. Смеха больше…
– Чем вам интересен режиссерский стиль Деклана Доннеллана?
– Метод Деклана по сути на первый взгляд не сложен: нащупывание главных тем, пробы… Позже – этюды, окрашенные эмоциями. Но в том-то и отличие Деклана от других режиссеров, что он ищет темы и пробует форму спектакля вместе с актерами – здесь и сейчас, а не у себя в кабинете. Это, на мой взгляд, очень честно и продуктивно.
– Как проходит у Доннеллана работа над текстом?
– Так называемый застольный период у Деклана не очень большой: два-три дня. Проходит он, как правило, на лесной опушке, а мы сидим кружком. Однажды, кстати, в такой вот наш кружок, на репетициях “Трех сестер” приземлился вертолет хозяина пансионата. Очень по-русски… Так вот, работа над текстом еще во многом связана с переводом, и это очень интересно, поскольку мы имеем дело с носителем языка автора. К тому же наш шеф неплохо знаком с творчеством Шекспира. Иногда что-то компилируем из разных переводов, иногда происходят сокращения.
– Какое значение режиссер придает импровизации? Дает ли возможность актерам импровизировать (разумеется, в пределах рисунка роли)?
– Импровизацией пронизаны все репетиции, все пробы. Но по мере приближения к премьере мы приходим к какому-то более жесткому костяку спектакля, где импровизация остается действительно только внутри рисунка роли, а сама форма, во всяком случае, в “Мере…” рассчитана по секундам. Жестких рецептов на этот счет нет: в разных спектаклях степень внутренней свободы разная. В Чехове, скажем, ее было больше.
– Расскажите, пожалуйста, о компании “Cheek by Jowl”. Что в ней есть такого, что заставляет Доннеллана год за годом делать там новые спектакли?
– „Cheek by Jowl“ – театральная компания, которую достаточно давно (в 1981 году) организовали Деклан Доннеллан и Ник Ормерод. По сути, это театр, но поскольку западная театральная система проката спектаклей в корне отличается от российской, то и театром, в нашем понимании этого слова, это назвать нельзя. У театра нет здания, нет постоянной труппы. Есть директор с помощниками, есть комнатка-офис и все. А вся творческая жизнь происходит каждый раз с разными людьми и в разных местах.
– Как вам кажется, почему Доннеллан так любит работать в России, с русскими актерами?
– У Деклана, как известно, ирландские корни. Он шутит, что мы, русские, очень похожи на ирландцев. Может быть, поэтому он возвращается в Россию так часто… Мне очень нравятся спектакли Доннеллана и Ормерода. Как зрителю, мне очень импонирует их стиль, аскетичность театра, доброжелательность и юмор, с какими они работают, их неподдельная любовь к актерам. Мы стараемся отвечать им тем же. Наверное, поэтому мы так долго вместе.
– Всегда ли вы согласны с Доннелланом? Если нет, то что вы делаете? Подчиняетесь или пытаетесь переубедить?
– Поскольку у Деклана нет никакого диктата, или он нас так ловко обманывает, то и конфликтная ситуация возникнуть практически не может, просто не на чем. Мы обсуждаем и пробуем вместе, мы вместе делаем роль, он никогда не скажет, где тебе стоять и как играть, ты всегда сам что-то вначале пробуешь. Режиссер – как бы третий добрый глаз, если позволите.
– После сэра Тоби и Калибана (а сейчас – Лючио) вас стали называть шекспировским актером. Как вы относитесь к этому определению? Согласны ли с ним? Как вы относитесь к делению актеров на амплуа? Этот – комедийный актер, тот – характерный, этот – герой-любовник, тот – мастер эпизода… Говоря об определенном амплуа, не сужаем ли мы возможности актера, не загоняем ли его в определенные рамки?..
– Понятие “шекспировский актер” встречалось только в критических статьях. Мне кажется, этого нет в живом театре. То же самое с амплуа. Это – прерогатива старого театра, это, мне кажется, ушло из театра сегодняшнего. Может быть, мне просто повезло, но я не чувствовал никаких рамок амплуа и сыграл кучу самых полярных ролей и в театре, и в кино.
– Каков ваш критерий выбора ролей? Какое предложение надо сделать Александру Феклистову, чтобы он не смог отказаться?
– При выборе ролей я прежде всего руководствуюсь материалом, самим текстом. Мне чрезвычайно важно его качество и очень интересно то, что с первого взгляда невозможно себе представить, к чему трудно подступиться. Такой своеобразный “спорт”. Но когда речь идет о постановке такого режиссера, как Доннеллан, то мне, извините, практически все равно, что он будет ставить. У него всегда есть чему поучиться, степень доверия к нему очень высока.
– Мое заочное знакомство с вами состоялось на спектакле Мокеева “Эмигранты”. Я был поражен пьесой Мрожека и вашим с Козаком дуэтом. Было это – страшно сказать – почти тридцать лет назад. Можно ли сказать, что ваша карьера началась с этого спектакля? Что сегодня вы вспоминаете об этом спектакле и работе с Романом Козаком?
– Пьесу Мрожека “Эмигранты” нам на курсе прочел наш педагог Игорь Павлович Власов. Пьеса абсолютно гениальная. Я, пожалуй, лучше в своей карьере и не встретил. Понятно, что думать о том, что ее можно поставить в театре, было наивно, Мрожек был запрещен в СССР, но мы были молоды, и нам очень хотелось поговорить о свободе, об эмиграции именно языком театра. На свой страх и риск мы приступили к репетициям. Спектакль создавали довольно долго. Нас приютила в своих стенах, в театре-студии “Человек”, Людмила Романовна Рошкован. У нее в студии играл до этого мой партнер Роман Козак. Режиссером позвали нашего же сокурсника Михаила Мокеева. Декорации нашли на помойке, благо, пьеса позволяла. Через полтора года спектакль был готов. Мне кажется, он получился. Во всяком случае, отзывы были неплохие. Играли мы подпольно, просто приглашали в наш небольшой зал знакомых, потом знакомых знакомых… Так постепенно спектакль посмотрела театральная Москва. Показали его (тоже подпольно) в нескольких московских театрах. А потом наступила перестройка и нам разрешили играть его с официальной афишей. Помню, пришел Михаил Ульянов и сказал: “Вперед!” Мы объездили много стран и фестивалей с этим спектаклем. Были на фестивале, посвященном шестидесятилетию Мрожека в Кракове. К нам приходил автор, благодарил, мы были счастливы… Потом времена изменились, спектакль постарел и внутренне, и по темам, как нам тогда казалось. Мы прекратили его играть после семи лет… Действительно, с этого спектакля началась наша профессиональная жизнь в театре, после этого о нас узнали…
– Вы – актер мхатовской школы, ученик Олега Николаевича. Почему после многих успешных ролей вы решили уйти из театра в “свободное плавание”?
– В 2000 году умер Олег Николаевич, ему на смену пришел Олег Павлович Табаков, у которого у самого столько учеников… В это время я начинал работать с Доннелланом и выбрал этот путь – путь “свободного плавания”, и никогда не жалел об этом.
– Еще один вопрос из далекого прошлого. Вы были у истоков создания студии “Человек”, в начале девяностых с коллегами организовали Пятую студию МХАТ. Почему из этого ничего не получилось?
– Не совсем так: я не стоял у истоков “Человека” – это мой дружок Рома Козак, царствие небесное, был там ветераном, но и после нашего ухода оттуда, из под крыла Рошкован, театр продолжал функционировать успешно и занимал свою интересную нишу на театральном поле Москвы. Сейчас, кстати, туда влился целый курс молодой театральной крови под руководством еще одного моего друга и сокурсника Дмитрия Брусникина, у них уже есть своя публика… А что касается “Пятой студии”, то она себя как-то потихоньку изжила и экономически, и творчески. Козаку предложили пост худрука театра Станиславского, и мы еще там немного поварились. Все как-то, знаете, проходит…
– Из вашего интервью: “Мне ближе театр, потому что это нечто более семейное, более душевное… Спокойная гавань…” При этом о вас говорят, как об актере взрывного темперамента. Можете уйти из проекта, можете не согласиться с режиссером… Какая же это “спокойная гавань”?
– В театре мы работаем и вкладываемся в конкретное время и место. Мы живем там ради этой минуты, все вместе, глаза в глаза, пытаясь совпасть в одной проблеме, одной правде, одном стиле. В кино мы работаем для какого-то времени, для будущего какого-то абстрактного, не зависящего от тебя. Очень зависимая ситуация, тебе иногда даже ничего не пытаются объяснить. Просто надо подчиниться бешеному темпу и непонятной иногда логике. В театре жизнь совпадает с твоей, в кино – наоборот.
– Какие ваши работы вам по прошествии времени кажутся проходными или вовсе неудачными? Какие роли кажутся наиболее интересными?
– Проходных ролей в театре не припомню, не так там все устроено, все равно каждый раз надо вытаскивать печенки. А в кино сколько угодно. Там как-то я менее разборчив, честно говоря. Кино всегда было для нас, театральных людей, отхожим промыслом.
– Есть ли роли, которые вы мечтаете сыграть? Есть ли роли, за которые вам не хочется браться?
– Много раз говорил: мне не так важна роль, это повелось от чувства коллективного, из советской самодеятельности, Может быть, гораздо интереснее что-то придумать общее, чтобы идея заражала многих. У хорошего режиссера и пятым охранником можно постоять, все равно чему-то научишься.
– Вы читаете критику на свои спектакли? Как реагируете?
– Критику читаю. Скорее, принимаю ее, чем отторгаю, в связи с природным чувством самоедства.
– Что вы не принимаете в современном театре?
– Да все то же: пошлость, самоиграние, безвкусицу, отсутствие природного ритма и еще много чего.
– Смотрели ли вы спектакли Театра.Doc? Как вы относитесь к этому театру и – шире – к документальному/политическому театру?
– Театр.Doc прошел как-то мимо меня, каюсь. К высказываниям политическим в театре отношусь с осторожностью. Мне это кажется не совпадающим с тем, чего я сам жду от театра, а именно – сопереживания. А в политическом театре происходит какая-то, на мой взгляд, подмена. Я могу это принять или не принять, но прихожу-то я в театр для другого… Может быть, это старомодный взгляд на мир.
– В 2003 году вы уже гастролировали в Чикаго со спектаклем “Двенадцатая ночь”. Какие у вас остались впечатления?
– Неужели это было так давно?! Чикаго – чудный город у озера. Что может быть лучше для человека из средней полосы?! Помню дикий холод и при этом толпы народа, идущие на стадион в одеялах смотреть что-то мужское и зажигательное… Музеи прекрасны… Друзья новые, до сих пор общаемся… Да здравствует Чикаго! До новой встречи!
Nota bene! Гастроли Московского театра имени Пушкина пройдут с 27 по 31 января в помещении Чикагского шекспировского театра по адресу: 800 East Grand Avenue, Chicago, IL 60611. $68–$78. Подробная информация и заказ билетов – на сайте www.chicagoshakes.com, по телефону 312-595-5600 или в кассе театра. Подробная информация о фестивале “Shakespeare 400 Chicago” – на сайте www.shakespeare400chicago.com.
.
Сергей Элькин
