В спектакле “Быть Гарольдом Пинтером” роль Автора исполняет актер Олег Сидорчик. Руководитель Свободного театра Николай Халезин называет его “дуайеном”, а я бы назвал его Лидером, настоящим лидером театра. По актерскому и жизненному опыту ему нет равных в молодой белорусской труппе.
Ученик легендарной Веры Павловны Редлих Олег Сидорчик – актер без амплуа. С одинаковым успехом он может сыграть и играет палача и жертву, героя-любовника и колоритный характерный персонаж… Наряду с магнетическим обаянием и абсолютной органикой Олег Сидорчик обладает еще одним качеством. Он – редкий пример интеллектуального актера на сегодняшней театральной сцене. Книгочей и книголюб Олег Сидорчик – актер думающий, чувствующий. С ним интересно разговаривать, его интересно слушать.
Олег Сидорчик следит за жизнью своих персонажей и считает Свободный театр школой человеческого, профессионального, гражданского становления и художественного роста..
Олег Сидорчик в чикагском интерьере – о времени, о жизни, о себе…
Краткая биографическая справка. Олег Сидорчик родился в Минске. Актер. Окончил Белорусскую академию искусств по классу профессора В.П.Редлих. С 1985 по 2004 годы – актер Минского театра юного зрителя. С 2004 по 2006 годы работал в Драматическом театре белорусской армии. Уволен из театра за участие в спектаклях Белорусского Свободного театра. С 2005 года – актер Белорусского Свободного театра. Играл главные роли в спектаклях “Мы. Самоидентификация”, “Белливуд”, “Быть Гарольдом Пинтером”, “Трусы”, “11 рубах”, “Зона молчания”, “ГРУМ”, “Eurepica. Challenge”, “Цветок для Пины Бауш”, “Постигая любовь”, “Нью-Йорк 79’”.
Был арестован в Беларуси за профессиональную деятельность и участие в мирных политических акциях.
.
– Олег, ты чувствуешь себя старшим в театре?
– По датам рождения я – самый старший. А дальше все заканчивается…
– А лидером? В спектакле “Быть Гарольдом Пинтером” я увидел на сцене Сидорчика-лидера.
– Еще когда я работал в гостеатрах, мне давали “лидерские” образы. Если даже у меня был маленький эпизод, я стремился вложить в него столько энергии и выразительных средств, что меня приходилось “гасить”. Мне говорили: “Олег, так ярко играть не надо – ты вышел на одну минуту”. Это плохое качество актера – тянуть одеяло на себя. Но с первого своего дня пребывания в гостеатрах я был избалован главными ролями.
– Тебе нужно время, чтобы вжиться в образ героя, или ты с холодным умом делаешь это за счет актерского опыта?
– Это важная тема актерской “кухни”. Раньше я готовился к роли за два-три дня до выхода на сцену, вплоть до того, что менял ритм жизни. Сейчас для этого нет физической возможности. В Свободном театре мы репетируем быстро и много. Я не готовлюсь к роли – я всегда в форме. Чтобы выйти на сцену, мне не нужно переходить в сферу искусства, погружаться в некую искусственную сферу, другую субстанцию. Я нахожусь в субстанции “Жизнь”. При выходе на сцену меняется форма, огранка, а материалом остается жизнь. Технически актер всегда должен быть готов к сцене, должны быть готовы наши “инструменты”: мозг, тело, голос. Меня должно быть слышно, я должен быть пластичен и красив на сцене.
– В спектакле “Быть Гарольдом Пинтером” ты играешь несколько ролей. Что для тебя самое сложное в этом спектакле?
– В спектакле заложена такая авторская глубина, что я не вскрыл даже половины. У меня там столько вопросов: к Пинтеру, к себе, к жизни… Это – материал, к которому хочется возвращаться. Как книга жизни, которую перечитываешь на разных этапах.
– Ты чувствуешь, что этот материал интересен сегодняшнему американскому зрителю?
– Безусловно. Нас нигде так не принимали, как в Чикаго, особенно в Goodman Theatre. Зрители замечали такие тонкие вещи, на которые мы уже не реагируем. Первая часть спектакля – сплошной смех, ближе к финалу – гробовая тишина.
– Тебя не раздражал смех в начале спектакля? Когда актеры выбрасывают в зал руки с кровавыми пятнами, в зале смеются. Что тут смешного?
– Это американская и европейская реакция. Когда Паша (Павел Городницкий) льет мне краску на лоб, это всегда вызывает смех в зале. Почему? Может быть, потому, что люди пришли в театр и понимают, что не будет никакой крови. Этот смех сродни смеху умиления. Вот так решил режиссер. Класс! Как это здорово! В этом эпизоде зрители увидели первую театральную условность, в этом эпизоде задается театральный язык. Зритель понимает, что его не держат за дурака, что его не будут обманывать с кровью. Никто никого обманывать не собирается! Идет честный и искренний разговор со зрителем. Зрители все прекрасно видят: тампоны, как покрашенная марля, у женщины, которую насиловали, огонь проносится рядом, давится яблоко, а не человеческие головы под гусеницами танков. Зрители все видят и погружаются в проблемы. Значит, метафоры работают!
– Откуда у тебя любовь к чтению? От родителей?
– Не знаю. Наверно. Я начал читать в три года, и книги были моей главной пищей. Читал детские книги, классику. Ленина читал! Действительно читал, и не потому, что врага надо знать в лицо (хотя потом я читал и с этой позиции). До пятого класса я учился у Ленина, искренне вступал в октябрята и в пионеры, но в комсомол меня уже тянули на аркане. Я портил статистику школе, к десятому классу был единственным некомсомольцем. Читал Солженицына, самиздат, “тащился” от Высоцкого… У меня уже был другой поток информации.
– То есть ты рос нормальным свободным человеком в несвободной стране?
– Абсолютно. Я давно пришел к выводу, что свобода – категория внутренняя. Вот мы сейчас сидим с тобой в одной из свободнейших стран мира. Но это не значит, что все жители этой страны свободны. Они могут быть также несвободны.
– Но согласись, проще быть свободным в демократической стране, чем при диктатуре. Не каждому удалось, как тебе, читать книги Солженицына и не вступать в комсомол. Большинство ведь шли проторенным советским путем в те годы.
– И родители наши так шли. Мой папа был делегатом XXII съезда КПСС, а когда ему было за шестьдесят, вышел из партии. Он пересмотрел свои взгляды.
– Кем ты хотел быть в детстве?
– Космонавтом никогда не хотел быть. (Смеется.) В детстве у меня сначала была мечта стать библиотекарем или лесником, потом – изобретателем аппаратов, которые спасают людей от физических недугов. При этом по физике и химии мне не ставили двойки, наверно, потому, что я был обаятельным. Понимали: какой с меня толк! В физики не пойду. А потом мне хотелось быть шпионом, разведчиком.
– А как же актерское ремесло?
– С актерским ремеслом связан мой старший брат Игорь (он старше меня на пять лет). Я шел по его стопам и в пятом классе записался в драматический кружок при Дворце пионеров. Тут-то меня эта “хвороба” и засосала. А после пятого класса я снялся в кино, в фильме “Тартак”. Моим первым режиссером был режиссер Белорусского телевидения, покойный ныне Виктор Григорьевич Карпилов. Я сыграл Алешу – прообраз автора фильма Ивана Пташникова. На съемочной площадке я работал с Майей Булгаковой. Она была моим первым партнером, мы провели в экспедиции два месяца. Такое было начало.
– Таким началом можно гордиться!
– Потом я стал участвовать в телевизионных детских проектах на Белорусском телевидении, играть в эпизодах на “Беларусьфильме”… После школы поехал поступать в Москву: в Щуку, Щепкинское и в ГИТИС. Конкурс был две с половиной тысячи человек на одно место. Я дошел до третьего тура… А на следующий год я поступил в Белорусскую академию искусств в Минске. Моими педагогами были Георгий Андреевич Волков и легендарный профессор кафедры актерского мастерства Вера Павловна Редлих – ученица Станиславского, однокурсница Аллы Тарасовой, Николая Хмелева, Марка Прудкина, многолетний режиссер Новосибирского театра “Красный факел”. Мой брат заканчивал учебу у Редлих, а наш курс стал ее последним выпуском.
– Так ты в одном рукопожатии от Станиславского!
– Конечно! Она была гостеприимная, хлебосольная… Мы к ней приходили домой.
– А какой она была в работе?
– Дай Бог молодежи такой энергии, какая была у нее! Всегда подвижная, живая как ртуть, в длинной шали… Добрейшей души человек. Всегда говорила “Голубчик ты мой”. Она привносила с собой дух самого Театра. Мы закончили курс, когда ей было девяносто четыре года, а умерла она в 1992 году в возрасте девяноста восьми лет… У нас преподавал еще один любопытный педагог Галина Сторковская. Но ее быстро “ушли”… Один из дипломных спектаклей ставил у нас Август Лазаревич Милованов.
– Я его помню по ролям в Купаловском театре.
– Вот у кого я подсматривал школу актерского ремесла! Многие мои ремесленнические наработки идут от него, от Августа… Но, в основном, мы варились в собственном соку. Моими ближайшими друзьями были Саша Полосков (он в ТЮЗе работает), Саша Франскевич (он стал режиссером), Галя Чернобаева (дочь знаменитого баса Виктора Чернобаева). Мы занимались фанатично: читали, копались в себе, задавали вопросы, находили ответы…
– Закончилась учеба. Что было дальше?
– После института я год проработал на киностудии ПТО “Летопись”. Потом – полтора года армии и подмостки ТЮЗа. Мне писали письма в армию: “Скорее демобилизовывайся – для тебя уже есть роли”. К тому времени в ТЮЗе уже работал мой брат. И сразу после армии – “Кот в сапогах”!
– Сколько лет ты провел в ТЮЗе?
– Я служил в ТЮЗе девятнадцать лет. Целая жизнь! Я был молод, занят в спектаклях, играл, репетировал… Я выходил на сцену и видел перед собой верещащую, голдящую массу. Дети были моими зрителями: восемьсот детей, которые не притворяются и делают вид, что им интересно! Дети – самый сложный, требовательный и честный зритель. Взрослые могут еще соблюдать нормы приличия, а дети, если им неинтересно, начнут вставать, отвлекаться, ерзать, уходить… Детей не обманешь.
– Чувствовал власть над зрительным залом?
– О, да! Чувствовать власть над зрительным залом – это настоящее актерское наслаждение! Я был занят не только в сказках, но и вечернем репертуаре, то есть во взрослых спектаклях. В ТЮЗ приезжал режиссер из Питера Станислав Митин. Мы ставили с ним экспериментальный спектакль по Рощину “Он и она” (на русском языке)… Я на какое-то время уходил из ТЮЗа, а через четыре года вернулся. Последние семь лет в театре я работал с Андреем Федоровичем Андросиком. В год моего возвращения в театр его как раз назначили главным режиссером. Из вечно очередного режиссера Купаловского театра у Раевского – в главные в ТЮЗ! На тот период он был для меня самым близким другом. Он мне каждое утро звонил, называл меня “сынок”. Мы кроме спектаклей еще с ним “революцию” делали. В театре все погрязло в коррупции, воровстве, и это внедрялось в творческий процесс. Ради меркантильных интересов многие давили Андросика. Это взаимоисключающие вещи – Творец и кодла воров! А они должны были уживаться. Я расшевеливал весь их “гадюшник”.
– Андросик тебе был интересен как режиссер?
– Как режиссер, человек и мужчина, умеющий дружить. Таких людей остается все меньше и меньше. Мы с ним часто конфликтовали, он был невыносим на площадке, я дрался с ним в кровь! Потом садились, выпивали по стакану водки и продолжали работать. Это нормально. Главное, чтобы при этом был результат… После смерти Андросика в 2003 я еще год продержался в ТЮЗе. Меня пытались уволить давно, но при Андросике не решались.
– Какие роли ты играл в спектаклях Андросика?
– Роли были интересные. Я играл в спектакле “Маленький лорд Фаунтлерой” по повести английской писательницы Френсис Бернет. Инсценировку делал директор театра и многолетний завлит Артур Вольский. Играл князя Владимира в спектакле “Полочанка” по пьесе Алексея Дударева. Эротический триллер о языческих ритуалах…
– Того самого Дударева, который пишет пьесы о войне?
– …и у которого я поработал в Театре армии. Андросик взялся за эту пьесу и – надо отдать должное Леше Дудареву – он беспрекословно принимал все изменения режиссера. Мы много поработали с этим материалом, и вышел прекрасный спектакль. Последний спектакль – “Поллианна” по повести Элинор Портер – Андросик не доделал. Его доделал мой брат после смерти режиссера. Андросик ушел от клише, когда детские роли исполняли сорока- или пятидесятилетние травести. У него в спектакле играли дети. Исполнительницей главной роли была девочка… Последнее, что мы репетировали с Андросиком, был “Ричард III”. Я репетировал Ричарда. К сожалению, смерть режиссера помешала выпуску спектакля.
– Ты доигрывал свои роли после смерти Андросика?
– Недолго. Руководство театра сфабриковало мне прогул и не продлило договор со мной. Это было сделано так мерзко, “шито белыми нитками”, что я решил судиться. Понимал, что такого в Беларуси еще не было. Я хотел создать прецедент и доказать, что актеры могут защищать свои права! Я вспоминаю. Завтра суд. Назначена новый главный режиссер Наталья Олеговна Башева. И вот мне звонит коллега, актер (мы с ним сидели в одной гримерке), и говорит: “Олег, завтра меня вызывают на суд в качестве свидетеля. А сегодня меня вызвал главный режиссер и предупредила, если я завтра на суде скажу правду, мало не покажется”. И он спрашивает у меня, что ему делать. Я ему отвечаю, путь он спросит Господа Бога, что ему делать завтра: говорить правду или лгать? И вот приходят на суд люди, начинают лжесвидетельствовать. Маразм заключался в том, что в тот день мы репетировали эпизод из “Лорда Фаунтлероя”, а я был единственный исполнитель роли адвоката Блюма. Репетировали этот эпизод, потому что вводили нового партнера. И я там был, не мог не быть! Я спрашиваю: “Какой эпизод репетировали? Кто играл адвоката Блюма? Кто реплики подавал?” Помреж трясется, актеры молчат… “Нет, Олега не было.” Все видят, что творится ложь, и продолжают участвовать во лжи… Потом я подал на апелляцию и расстался с ТЮЗом… Меня спасал и спасает голос. Я много работаю: озвучка, реклама. Порой по двенадцать-четырнадцать часов в день сидишь у микрофона… Спустя год Леша Дударев в помещении Дома офицеров организовывал Драматический театр белорусской армии, и я был принят туда одним из первых. Я был очень рад. Новый театр все-таки… Правда, потом быстро понял, что это не тот театр, в котором я хочу быть. Ведь Театр армии не подчиняется Министерству культуры – он подчиняется Министерству обороны.
– Со всеми вытекающими отсюда последствиями?
– Всех актеров разделили на отряды, и каждый отвечал за свой плацдарм. Когда наступал час “Ч”, надо было явиться в Дом офицеров. У меня была задача ходить вокруг здания и у всех людей, которые там появлялись, выяснять, почему они там находятся. Чистый театр абсурда.
– И в этот момент в твоей жизни возникает Свободный театр?
– Когда я работал в ТЮЗе, Володя Щербань планировал ставить в нашем театре спектакль. До премьеры тогда дело не дошло, но мы с ним познакомились и поработали вместе. С тех пор прошло, наверно, лет пять. Потом Володя делал “Откровенные поляроидные снимки” Марка Равенхилла и предложил мне одну из ролей. Я согласился, но сработал испорченный телефон, и до него дошла информация, что я отказался. Если бы не это, наша встреча произошла бы гораздо раньше. Прошло время, и вот как-то Володя мне позвонил и пригласил встретиться. На встрече, кроме Володи, были Паша Городницкий и Денис Тарасенко. Володя предложил нам провести читку пьес белорусских авторов. Мне был интересен режиссер, и я согласился. Начали работать, и как-то так получилось, что за пять дней мы уже знали текст наизусть, стали обрастать реквизитом, придумывать мизансцены. За день до читки был готов спектакль “Мы. Самоидентификация”.
– А дальше тебе пришлось делать выбор. Ты же понимал, что Театр армии и Свободный театр будут конфликтовать?
– Поначалу я думал, что они будут уживаться. Мы же не занимались политикой – мы занимались творчеством.
– Пока политика не занялась вами…
– Да. На нас повесили ярлык политического театра. Первые полтора года мы с Театром армии уживались мирно, и я получал неплохие деньги. Станок в театре работает исправно. (Смеется.) Даже там я пытался находить что-то интересное. У нас были обязательные концерты по воинским частям, и я подготовил поэтическую программу, читал стихи моего любимого Арсения Тарковского.
– Как руководство театра восприняло твой выбор?
– Они сразу предложили Симонова. Я читал “Жди меня, и я вернусь”, но сказал о своих поэтических пристрастиях. Я просто понял, что если не буду настойчив, все на этом закончится. Поэтому Симонов у меня соседствовал с “Первыми свиданиями” Тарковского.
– Как солдаты воспринимали Тарковского?
– Нормально. Когда ты обращаешься к душе человека, душа откликается… Постепенно Свободный театр приобретал все больший резонанс, и когда за нами стали пристально наблюдать гэбэшники, у меня начались проблемы в Театре армии. Они не могли повесить на меня политический ярлык – пытались душить по-другому. Меня перестали выпускать в поездки, лишали премиальных, свели до голого оклада. Потом все мои поездки стали проходить через гэбэшников. А тут еще в 2006 году проходили президентские выборы. Перед очередной поездкой в воинскую часть нам сказали, что концерт пройдет под растяжкой “Голосуй за Лукашенко!” Я сказал, что так мы не договаривались. Мое конституционное право голосовать за того или иного кандидата. “Это твоя работа.” – “Нет, моя работа – читать солдатам стихи. Никаких плакатов, никаких выступлений, никакой предвыборной кампании.” Я пригрозил, что если будет хоть малейший намек на агитацию, они от меня услышат не стихи Тарковского, а то, что я им хочу сказать.
– Дударев испугался?
– Испугался. Он знал, что это не пустые слова, что я это сделаю. Я не блефовал, был настроен очень решительно. В результате я поехал в эту поездку, чтобы мне не поставили прогул, но на сцену не выходил. Потом начался период, когда они ездили без меня – меня даже не приглашали. Понимали, что я участвовать не буду – зачем создавать конфликтную ситуацию? Кольца вокруг меня сжимались плотнее, и в очередной раз, когда меня стали тормозить перед поездкой, я взял и написал заявление об уходе. Это им и нужно было.
– Ты чувствуешь себя героем?
– Да никакие мы не герои! Мы занимаемся любимым делом, рассказывая чужие и свои тексты, а режиссер все это обрамляет и заворачивает в удобную форму. Мы – актеры, мы на баррикады не кидаемся. Да, мы были на Площади, но на Площади было пятьдесят тысяч.
– Что для тебя значит Свободный театр?
– Школа человеческого, профессионального, гражданского становления и, надеюсь, художественного роста. А самое главное – честные, нормальные, человеческие взаимоотношения внутри коллектива. Мы не обременены никакими бумажными договорами и обязательствами – все строится на человеческих нитях. Этим надо дорожить! На это обращаешь внимание, с этим считаешься, этим живешь. Мы ставим спектакли на документальном материале, они во многом замешаны на наших жизнях. Поэтому мы вынуждены быть искренними. Мы не можем притворяться. Секретов никто не держит и никто не изображает из себя кого-то. Наши жизни – материал для будущих спектаклей. Мы постепенно сбрасываем с себя все наносные “шкурки-маски” и все больше обнажаемся друг перед другом. И в буквальном, порой, смысле, и в переносном…
– Как ты относишься к классической драматургии? Играя роли в актуальных спектаклях, не ограничиваешь ли ты себя определенными рамками?
– Я часто задавал себе подобные вопросы. В настоящее время я склоняюсь к тому, что мне интереснее форма, которую предлагают Владимир Щербань и Свободный театр. В ТЮЗе я играл Глумова в “На всякого мудреца довольно простоты” Островского. “Гамлета” не ставили, а так бы играл Гамлета. От классики я не отмежевываюсь. Кстати, долгое время в Минске я играл в спектакле “Эмигранты” по пьесе Славомира Мрожека. Это тоже классика, классика абсурда. Когда-то (к сожалению, недолго) я играл в замечательной пьесе Эдварда Олби “Что случилось в зоопарке?” Это тоже классика, классика современной драматургии. В спектакле я играл роль Джерри. В прошлый приезд в Нью-Йорк я попросил Наташу – внучку Веры Павловны Редлих – сводить меня в Центральный парк. Мы пришли, я нашел скамейку, на которой сидели герои Эдварда Олби, и даже попросил Наташу сделать фотосессию. Вот мой Джерри идет, вот он сидит с книгой, вот он умирает с ножом в груди…
– Говорят, актерские персонажи живут самостоятельной жизнью. Ты следишь за жизнью своих персонажей?
– Слежу и учусь. У меня богатый актерский опыт и свои взаимоотношения с сыгранными персонажами. (То, с чего мы начинали разговор.) Мои роли базируются на жизненном и профессиональном опыте, который я приобрел. Я сегодня играю Пинтера и вижу, где Пинтеру “помог” мой Глумов… У моих героев идет своя жизнь. Я об этом только догадываюсь, а Гарольд Пинтер очень хорошо это сформулировал. Герои живут в преддверии чего-то, наблюдают, подсматривают, записывают… Это отдельная, интересная философская тема.
.
Сергей Элькин
(Интервью записано в феврале 2011 года в Чикаго.)
