Двадцать лет в легендарном Академическом симфоническом оркестре Ленинградской филармонии и тридцать три года в не менее легендарном Чикагском симфоническом оркестре (далее – ЧСО), Квартет артистов Ленинградского оркестра и ансамбль Chicago Pro Musica, премия “Грэмми” за дебютный альбом в составе этого ансамбля, работа с Е.Мравинским и Г.Шолти, Г.Рождественским и Р.Мути, К.Аббадо и Д.Баренбоймом, совместное музицирование с Д.Ойстрахом и С.Рихтером, М.Ростроповичем и Э.Гилельсом – это все о нем, о виртуозе-скрипаче Альберте Игольникове. В эксклюзивном интервью нашей газете музыкант рассказывает о своей жизни и делится воспоминаниями о великих дирижерах и солистах.
Информационным поводом к встрече послужил предстоящий фестиваль, посвященный памяти сэра Георга Шолти. Альберт Игольников говорит:
– Многие годы меня не покидала идея отдать должное двум великим музыкантам, сыгравшим решающую роль в моей жизни: Евгению Мравинскому и Георгу Шолти. Концерт памяти Мравинского мы с музыкантами ансамбля Chicago Pro Musica провели в Санкт-Петербурге 20 апреля 2012 года. И вот совсем скоро в Чикаго состоится фестиваль памяти Георга Шолти.
Фестиваль пройдет в Чикаго 3 и 4 апреля. Среди исполняемых произведений: Чакона Томазо Витали, Скрипичный концерт ре минор Джузеппе Тартини, Фортепианное трио П.Чайковского памяти Н.Рубинштейна и Квинтет для кларнета и струнного квартета И.Брамса. Я спросил у Альберта про сочинения Витали и Тартини, добавив, что музыку этих композиторов не так часто услышишь в Чикаго…
– Это очень известные и потрясающе красивые сочинения, хрестоматия скрипичной музыки. Особенно Чакона Витали. Ее исполняли Хейфец, Франческатти, Ойстрах… Чакона длится десять минут, и за это время музыка успевает рассказать обо всем! Чакона исполняется либо с роялем, либо с органом (есть записи Хейфеца с органом). Свою транскрипцию в свое время сделал Респиги, где струнные, духовые, деревянные и другая “тяжелая артиллерия”. Я сделал переложение Чаконы для струнного оркестра. В ансамбле Chicago Pro Musica участвуют музыканты ЧСО. Одним из основателей ансамбля является мой друг, замечательный кларнетист Джон Брюс Е. Он принимает активное участие в подготовке фестиваля. Большую роль в выборе репертуара сыграл главный дирижер Камерного оркестра Линкольнвуда Филип Симмонс. Большую помощь в организации фестиваля оказывает мой друг Алекс Бабич. В числе участников – мои многолетние друзья и коллеги: бывший концертмейстер секции виолончелей Мариинского театра, талантливый музыкант Аркадий Орловский (в Америке он работал в Симфоническом оркестре Индианаполиса) и его жена, замечательная пианистка Тамара Орловская (она часто выступала с ансамблем Chicago Pro Musica, в том числе – в Японии и Германии).
“Завтра была война”
Отец Альберта Игольникова родом из белорусского городка Паричи. С детства играл на самодельной скрипке. В семнадцать лет поступил в Минское музыкальное училище, потом переехал из Минска в Ленинград, стал учиться в консерватории. В двадцать девять лет стал вторым концертмейстером секции альтов оркестра Мариинского театра. Когда Алику исполнилось три года, отец привел его в консерваторию. Знакомый профессор сказал, что мальчик – вундеркинд и через год надо начинать заниматься музыкой. А “завтра (через год) была война”…
– Блокаду я пережил с семьей в Ленинграде. Мой отец служил в ансамбле Пяти морей под руководством Мурадели. Когда тому “дали по шапке” за “Великую дружбу”, ансамбль готовы были разогнать и всех отправить на передовую. В 1944 году объявили конкурс в Большой театр. Двенадцать альтистов на одно место. Мой отец победил. Мы в это время находились в Свердловске. Дирижер Борис Эммануилович Хайкин предложил: “Соломон, я переезжаю обратно в Ленинград. Поедем со мной”. Еще блокада не была прорвана, а мы в январе 1944 года опять вернулись в Ленинград. Тяжелейшая зима. Хрупкое Ладожское озеро… Мы выжили, война закончилась. В сентябре 1945 года уличного мальчишку Алика Игольникова папа привел в музыкальную школу-десятилетку при консерватории. Меня взяли туда условно на один год. Через год хотели выгнать, потому что я, кроме футбола, ничего не делал. Папа умолял, чтобы меня оставили еще на один год. Я остался на… десять лет, а потом с концертом Чайковского поступил в консерваторию. Я начал играть на скрипке в десять лет. Это было безнадежно – начинать в таком возрасте.
– Оказалось, нет!
– У меня были способности, дух соревнования и прекрасные педагоги. В то время балетная и музыкальная школы в СССР были потрясающими! Я застал всех великих… Мой первый педагог – профессор Арон Сосин (он был педагогом у моего отца). Замечательная личность! Я учился у знаменитых профессоров Рабиновича (дирижер), Шера (скрипка), Брик (фортепиано-камерный ансамбль), Могилевского (виолончель), Гинзбурга (скрипка), Лукашевского (скрипка), Сергеева (скрипка)… Мой главный профессор Юлий Ильич Эйдлин был учеником Леопольда Ауэра. Бывает, что не самые прославленные скрипачи оказываются лучшими педагогами. К этой породе относился и Юлий Ильич. Он продолжал традиции школы Ауэра, а эта школа синтезирует все лучшее, что есть в скрипичном искусстве.
“Мравинский был человеком невероятной требовательности к себе и другим”
Двадцать лет Альберт Игольников работал в Заслуженном коллективе России Академическом симфоническом оркестре Ленинградской филармонии, известном всему миру как оркестр Мравинского. Играл в группе первых скрипок, последние годы играл на втором и третьем пультах первых скрипок.
– Каким был Евгений Александрович на репетициях? Строгим?
– Он был человеком невероятной требовательности к себе и другим, невероятной эрудиции. Мравинский очень уважал трудоспособных людей. У нас внутри коллектива были квартеты музыкантов, и мы играли концерты для себя, так называемые творческие самоотчеты. Мравинский сидел на всех концертах и слушал. Очень трепетно к этому относился. В оркестр он принимал сам. Это не значит, что никто не участвовал в приеме, но последнее слово было за ним. И первое тоже… Посмотрите на Youtube, как Мравинский репетирует Брамса, Чайковского. Вы увидите атмосферу, которая царила на сцене. Беспрекословное подчинение!
– Что-то есть в этом диктаторское, правда?
– До образования музыкального профсоюза в Америке было то же самое. Сейчас такое невозможно.
– Мравинский бывал груб с музыкантами?
– Он был справедлив. Всех музыкантов помнил по именам. Он любил талантливых и преданных делу музыкантов. У него не было любимчиков, он не делил музыкантов по национальному признаку. Мравинский был порядочным человеком. Оркестр был образован в 1882 году как Придворный императорский оркестр. Им дирижировали многие известные личности, но по-настоящему великим оркестр стал при Мравинском.
– Как строилась его работа с оркестром?
– У Мравинского было два концерта в конце каждого месяца по одной и той же программе. Его концертов ждали, как праздника. Иногда он их отменял.
– Когда не был готов?
– Он считал, что не был готов, хотя более готовым, чем он, быть невозможно. При Мравинском оркестр блистал. Сейчас у струнных исчезло то звучание, которое было при нем. Струнные у нас звучали феноменально, как ни в одном оркестре мира! Послушайте “Поцелуй феи” Стравинского, симфонии и Струнную серенаду Чайковского, симфонии Брамса, симфонии Бетховена, Седьмую и Девятую симфонии Брукнера, симфонии Шостаковича, “Времена года” Глазунова, симфонии Прокофьева, Вагнера. Звук скрипок был потрясающий!
– Он мог пошутить, рассказать анекдот?
– Анекдоты он публично не рассказывал. Он мог “ущипнуть”… Например, сказать: “Дорогой Левушка, вы сегодня утром смотрелись на себя в зеркало?” Это значило, что ты должен вести себя солидно.
– Кроме музыки, с ним можно было поговорить о чем-то другом? О погоде, скажем?
– Нет. Доступ к нему был ограничен. Главным образом, через концертмейстера.
– То есть вы напрямую не могли на него выйти?
– Я с ним говорил. Вспоминаю такой разговор. Он спросил: “Алик, ты волнуешься, когда выходишь на сцену?” Я ответил: “Конечно, волнуюсь”. – “И я очень волнуюсь.” Он говорил честно. Он очень волновался, выходя на сцену. Силой воли он в себе давил волнение. Он был очень ответственным, переживал за каждую деталь. Не прощал ошибки оркестру, но прежде всего – самому себе…
– Когда смотришь на лицо Мравинского, складывается ощущение, что он лишен всех эмоций. Сухой, неподвижный человек… На самом деле это не так?
– Все эмоции выражались не на его лице, а в музыке. Я никогда не забуду его исполнение Моцарта, Бетховена, Брамса, Чайковского, Вагнера, Брукнера, Стравинского, Шостаковича.
– Он объяснял, как надо исполнять музыку?
– У него была очень точная, скрупулезная техника. Он был во всем аккуратен. До боли. Если что-то не так, переживал. Очень много курил. Папиросы “Беломорканал.”
– Как он умудрился в то время остаться беспартийным?
– Это был руководитель лучшего оркестра страны! Но ему тоже доставалось… Могу рассказать один случай. Когда Виктора Либермана назначили концертмейстером оркестра, в его честь устроили банкет напротив филармонии, в ресторане гостиницы “Европейская”. Мравинский “прошелся” по компартии. Не по ее ЦК, а по правительству Смольного. Потом он сказал: “Я знаю, что завтра кто-нибудь из тех, кто сегодня сидит за этим столом, пойдет и передаст мои слова, но я сказал то, что чувствую”. Его после этого в Японию не взяли. Донесли. С оркестром поехал другой дирижер.
В середине шестидесятых годов Альберт Игольников организовал Квартет артистов Ленинградской филармонии. Их было четверо: А.Игольников, К.Соловьев, В.Спасский, В.Найденов. Музицировали много. Как правило, это были вечера камерной музыки. Квартет исполнял произведения Й.Гайдна, В.Моцарта, Л.ван Бетховена, П.Чайковского, И.Брамса, С.Прокофьева… Одними из первых в 1969 году музыканты исполнили Квартет на еврейскую тему Д.Шостаковича.
“Скрипка принадлежит советскому народу”
Сорок три года Альберт Игольников прожил в Ленинграде. Сорок четвертый день рождения отпраздновал в Италии, и в сорок четыре года играл на конкурсе на место в ЧСО.
– Путь был такой: Вена (7 дней)-Ладисполи (Италия)-Нью-Йорк. В Ладисполи итальянцы мне достали скрипку (у русских, которые не были музыкантами), и я в отеле сыграл на ней концерт. В Америку я приехал без инструмента.
– Куда делся ваш инструмент?
– Это было то время, когда из оркестра Ленинградской филармонии уезжали музыканты. Перед отъездом меня вызвали в КГБ и сказали: “Альберт Соломонович, скрипка, на которой вы играете, принадлежит вам только тогда, когда вы живете в Советском Союзе. Если вы уезжаете, она принадлежит советскому народу”. Я уехал в Америку без смычка и без скрипки. У нас было семнадцать личных коробок с книгами, нотами и пр. Половина была разграблена на таможне… Нас поселили в Бруклине, среди хасидов. Я ходил в хасидскую синагогу, слушал проповеди Шнеерсона. Я верил в то, что он говорил, но это было не мое. В субботу нельзя было играть, а я как раз по субботам всегда играл… Для меня музыка – религия. Не только для меня – для любого музыканта… В Нью-Йорке жил француз. У него на одиннадцатом этаже в здании Карнеги-холл был офис по продаже редких музыкальных инструментов. Звали его Жак Франсе, царство ему небесное. Я пришел к нему, сказал, что играл в Ленинградском оркестре у Мравинского. Он дал мне очень хорошую скрипку, чуть ли не Страдивари. “Поиграй нам что-нибудь.” Я заиграл. “Я вижу, что ты умеешь играть. Чем я могу тебе помочь?” Он сказал, что через неделю хочет видеть меня у себя в офисе. Дав мне скрипку, он не попросил ни расписки, ни паспорта, ни телефона. Только сказал: “В 12.00 через неделю ты будешь у меня с инструментом.” Я был без пяти 12.00… Так у меня завязались с ним дружеские отношения.
– Вы помните вашу первую рабочую скрипку в Америке?
– Еще бы, с этой скрипкой я впервые заработал пятьсот долларов. С 10 по 15 июля 1979 года в Карнеги-холл был организован фестиваль музыкантов-эмигрантов из СССР. Перед концертами, за сорок пять минут до начала выступления фестивального камерного оркестра эмигрантов, в котором я тоже участвовал, играл наш ансамбль “Серенада”. У нас была хорошая компания: знаменитый мандолинист Миша Шейтман (еще будучи в СССР, мы играли с ним каждый вторник по ленинградскому телевидению и оказались в одно и то же время в Нью-Йорке), Аркадий Орловский, еще два музыканта из Ленинграда. Мы исполняли серенады Роджерса, Крейслера, Баха, Боккерини… Успех был колоссальный… Каждую неделю Франсе давал мне новую скрипку. Без него у меня не было бы инструмента. Это все равно, что идти в бой без оружия…
Шолти: “Альберт, я предлагаю вам контракт”
– Как вы оказались в ЧСО?
– В оркестре открылись две позиции в секцию вторых скрипок. Я узнал о конкурсе и решил в нем участвовать. У меня был единственный шанс – оплаченный билет на один конкурс: семьдесят пять долларов на дорогу и двадцать пять долларов суточных. В Нью-Йорке сразу сказали, что это безнадежно, что после тридцати Шолти не принимает в оркестр. Тем не менее я решил попробовать. 13 октября меня ждали в Чикаго. На две позиции претендовали сто пятьдесят человек.
– Как проходил конкурс?
– Все претенденты играют за ширмой. В составе жюри – девять человек из оркестра. Чтобы пройти в финал, надо иметь шесть голосов из девяти. В первом туре я получил пять, а вместе с ними – “утешительный заезд”. Отборочная комиссия дала мне возможность сыграть еще раз с другой группой. Во втором туре я уже получил девять голосов.
– По какой системе выставляются оценки?
– Никакой системы нет. “Yes” или “No” – вот и вся система. Конкурс в Америке состоит из двух частей. Предварительно ты играешь без аккомпанемента. Дается выбор из пяти концертов: Брамса, Бетховена, Мендельсона, Сибелиуса, Чайковского. Я выбрал концерт Брамса. У меня два “кормильца”: концерт Шостаковича, с которым меня принял Мравинский, и концерт Брамса, который понравился Шолти.
– Шолти участвовал в прослушивании?
– Он приехал на финал, который состоялся через четыре дня после второго тура. После моего выступления Шолти позвал меня в свой офис. Я не мог сказать ни одного слова по-английски, он – по-русски. Объединяющим языком в то время был немецкий, по которому я имел в консерватории чистую “тройку”, но хотя бы мог уловить нить разговора. Шолти сказал: “Альберт, я предлагаю вам контракт. К сожалению, я не могу пригласить вас на первые скрипки. Сейчас открыты вакансии только на вторые”. Я был счастлив. Если бы он позвал меня на тридцать вторые скрипки, я бы тоже пошел!
– Как проходил подобный конкурс в Лениграде?
– Конкурсы в России проходят по-другому. Ты играешь соло с роялем, дальше четыре человека одновременно приглашаются на сцену. В Америке тебе заранее дают материал – например, сыграть тринадцать тактов – и ты знаешь, что ты играешь. В Ленинграде тебе ставили ноты, и ты играл с листа. Читка! Важно было, КАК… Мравинский отбирал лучших музыкантов. Он сидел на всех прослушиваниях, слушал всех. Не было никаких финалов. Сразу: пан – или пропал.
– Вы помните ваше первое ощущение, когда вы появились в чикагском оркестре?
– Волнение и трепет. В шестидесятых годах в Ленинграде я живьем слушал все лучшие американские оркестры: Бостонский, Нью-Йоркский, Кливлендский… Но чикагского оркестра тогда не было. Фриц Райнер выпестовал ЧСО, сделал его выдающимся коллективом. В шестидесятых оркестр собирался выехать на гастроли в Европу, но Райнер по неизвестным причинам в последнюю минуту отменил выступления. Первое европейское турне оркестра состоялось в 1972 году. Оно было триумфальным. Во главе оркестра стоял сэр Георг Шолти. В книге “Оркестром дирижирует Мравинский” (книга музыкального руководителя Ленинградской филармонии В.Фомина) я прочитал такую фразу: “Оркестр Мравинского гастролировал в Японии в 1977 году после легендарного чикагского оркестра”. Я был в тот год с ленинградским оркестром. И вот я сижу в этом “легендарном оркестре”. Я сразу почувствовал высочайший уровень. Оркестр звучал как блестящий отлаженный механизм. И продолжает звучать! Если бы я не попал в ЧСО, я, может быть, попал бы в другой. Но играть в ТАКОМ оркестре – предел мечтаний для любого музыканта. Это самый выдающийся оркестр. В Америке это оркестр номер 1.
– А в мире?
– Может быть, рядом можно было поставить Берлинский филармонический времен Караяна и Аббадо.
– Разве Венский филармонический не дотягивает до этого уровня?
– Венский оркестр замечательный, но ему неподвластна “могучесть”, когда нужно играть Брукнера, Малера, Шостаковича. Оркестр не дотягивает не по громкости, а до величия замысла.
С 1979 по 2012 годы Альберт Игольников служил в ЧСО, много лет был ассистентом концертмейстера в секции вторых скрипок (assistant principal second violinist). Дважды на концертах ЧСО выступал солистом. В 1986 году играл Баха (оркестром дирижировал Георг Шолти), в 1995 – Фантазию на русские темы Н.Римского-Корсакова (за дирижерским пультом стоял Д.Баренбойм). Через несколько лет после прихода в ЧСО Игольников вместе с кларнетистом Джоном Брюсом Е организовали камерный ансамбль Chicago Pro Musica. В 1986 году этот коллектив получил премию “Грэмми” с формулировкой “за лучший новый классический ансамбль”. Ансамбль гастролировал по городам США, в Австралии, Японии, Европе. Дважды он выступал в России.
– Первый раз в составе чикагского оркестра я приехал в Россию в 1990 году. Это были тяжелейшие для России времена. Оркестр приехал со своей едой, водой, поварами. В этот приезд Chicago Pro Musica первый раз сыграл концерт на сцене Малого зала тогда еще Ленинградской филармонии имени Глинки. В зал, где обычно помещаются пятьсот пятьдесят – шестьсот человек, набилось вдвое больше. После концерта была трогательная встреча со слушателями и музыкантами. В составе коллектива был Аркадий Орловский… В 2012 году ЧСО под управлением Риккардо Мути гастролировал в Москве и Санкт-Петербурге, и в этот раз ансамбль Chicago Pro Musica сыграл концерт памяти Евгения Мравинского. Концерт состоялся 20 апреля 2012 года. Через сорок пять минут после того, как мы приехали на поезде из Москвы в Санкт-Петербург, ансамбль Chicago Pro Musica был на сцене Малого зала уже Санкт-Петербургской филармонии. Был большой успех! Моя идея отдать должное великому музыканту осуществилась!
– Каким вам запомнился Георг Шолти?
– Необыкновенным, очень доброжелательным и прежде всего гениальным музыкантом и дирижером.
– Каких композиторов выделял Шолти?
– Ему все было по силам. Все, к чему он прикасался, было глубоко правдиво. Я никогда не забуду, как мы играли Адажио из Пятой симфонии Малера. Глубина этого исполнения была невероятна! Я плакал… Самая грубая ошибка, которую может совершить дирижер, – исполнять произведение так, как будто он его написал. Настоящий музыкант в первую очередь должен понять замысел композитора, который проходит сквозь призму его дирижерского отношения и исполнительского понимания. Нельзя переделывать музыку под лад, удобный тебе. Внеси свои чувства в то, что задумано композитором…
– Альберт, вы застали всех великих музыкантов! Расскажите о них подробнее. Про легендарного трубача Адольфа Херсета говорили, что он никогда “кикса” не давал. Неужели ни разу не слышали?
– Я не помню, чтобы он “киксовал”! Звук у него был удивительный. Так же, как у первого трубача Мравинского, легендарного для американцев Буси Марголина. Американские музыканты собирали деньги на то, чтобы он вылечил зубы, но советская сторона не разрешила Бусе приехать… Да, в Чикаго были удивительные музыканты. Я вспоминаю прекрасных скрипачей Виктора Эйте и Сэмюэля Магада. Эйте феноменально играл “…Заратустру” (Симфоническая поэма Р.Штрауса “Так говорил Заратустра”). Они с Магадом менялись на посту концертмейстера. Я был счастлив, что играю вместе с величайшими музыкантами-концертмейстерами, такими, как концертмейстер секции альтов Милтон Привс, легендарный концертмейстер секции виолончелей Фрэнк Миллер (он был в свое время концертмейстером оркестра NBC Тосканини), первый флейтист Дональд Пек, первый гобоист Рэй Стилл, первый фаготист Виллард Сомерс Эллиот, первый кларнетист Лэрри Комбс, первый арфист Эдвард Друзински, первый валторнист Дэйл Клевенджер и многие другие. Сегодня концертмейстером оркестра является очень талантливый скрипач Роберт Чен. Мне посчастливилось играть вместе с замечательными музыкантами: гобоистом Евгением Изотовым, флейтистом Мэтью Дюфором, фаготистом Дэвидом Макгиллом, кларнетистом Джоном Брюсом Е. Джон пришел в чикагский оркестр в июне 1977 года, на два года раньше меня. Он практически свободно владеет русским языком… В ЧСО потрясающие, одни из лучших в мире медные духовые, очень хорошие деревянные инструменты, сильнейшие струнные группы, великолепная ударная группа, прекрасные арфисты, талантливая пианистка Мэри Сауэр. Шолти всегда ревностно относился к красивому звуку. Сейчас у оркестра с Мути тоже очень красивый звук. У ЧСО одна проблема – несовершенная акустика зала. Оркестр звучит по-другому в великолепных залах Вены, Москвы, Санкт-Петербурга… Это было тогда, когда оркестром дирижировал Шолти, и сейчас с Мути. Мы играли в Вене с Мути, и я узнавал ту самую красоту звука, когда мы играли там же с Шолти.
Наша встреча состоялась в гостеприимном доме маэстро Игольникова. В центре комнаты – рояль. На рояле – премия “Грэмми”, фотографии концерта 2012 года памяти Евгения Мравинского, фотография с Риккардо Мути в день награждения Игольникова медалью отца-основателя ЧСО Теодора Томаса. В кабинете музыканта все стены увешаны фотографиями. Случайных имен нет. Только гении! Игольников с Мравинским, Шолти, Мути, Рождественским, Ростроповичем, Баренбоймом, портреты Мравинского и Шолти с посвящением Игольникову… Показывая портрет Мравинского, Игольников сказал:
– Гениальный русский советский дирижер, перед которым преклоняется весь мир. Караян говорил, что если вы хотите послушать настоящее исполнение Чайковского, обратитесь к Мравинскому и его замечательному оркестру… Мравинский поверил в меня. Я проработал с ним двадцать лет. Я преклоняюсь и бесконечно уважаю его не только как музыканта, но и как человека.
Рядом с Мравинским – фотографии Шолти.
– Этот человек поверил в меня и взял в чикагский оркестр… Это 1989 год. Лужайка у его лондонского дома. Он поздравляет меня с назначением на должность ассистента концертмейстера секции вторых скрипок. Гениальный музыкант, с невероятным интеллектом и душой. Он никогда не делил оркестр на любимчиков и нелюбимчиков. Для него оркестр был целостным коллективом. Он вывел ЧСО на большую дорогу международного признания.
Игольников показал мне книгу Шолти с автографом его жены Валерии: “Спасибо за прекрасную музыку, которую вы исполняли с моим мужем. Он любил вас”.
– Шолти дирижировал по нотам?
– Всегда. И Мравинский по нотам. И Мути по нотам. Ничего в этом зазорного нет. И Рождественский – гений техники – по нотам. Такой виртуозной техники, как у Рождественского, не было ни у кого. И все равно – по нотам, и не нужны эти фокусы без нот.
– В недавних концертах ЧСО была заметна необыкновенная техника Геннадия Николаевича…
– С этим человеком я знаком более полувека. Меня с ним связывает огромная не только человеческая, но и профессиональная дружба. В сезоне 1967-68 годов в Малом зале филармонии я играл с ним цикл “Лунный Пьеро” Шенберга. Это было первое исполнение цикла в России после 1912 года. Там есть два сольных инструмента: скрипка и альт. Я играл сольную партию скрипки, а мой приятель, концертмейстер секции альтов оркестра Мравинского Малкин – альтовую партию. “Лунный Пьеро” – одно из самых сложных произведений по дирижерской технике. Говорят, что когда готовили первое исполение, было огромное количество репетиций. Геннадий Николаевич сделал всего две репетиции и одну генеральную. Это было феноменально! Я преклоняюсь перед Рождественским, умеющим за короткое время “собрать” произведение любой трудности и быть на самом высоком уровне. Можно спорить о трактовке исполнения Чайковского или Шостаковича, как на недавнем концерте. Мне показалось, что темпы в симфониях Шостаковича были медленные.
– Вы помните, как Мравинский исполнял Шостаковича?
– Многие симфонии Шостаковича были впервые исполнены оркестром Ленинградской филармонии. Мравинского и Шостаковича связывала творческая и человеческая дружба. Шостакович присутствовал на многих репетициях оркестра. Он точно выписывал темпы. У него было даже пожелание иногда быстрый темп играть быстрее, чем его метроном. Этот небольшого роста человек был бурей, вулканом. Его третировали, притесняли, как многих великих, но он своим языком говорил правду как никто другой. Мравинский был тот человек, который абсолютно точно выражал волю Шостаковича. Мравинский всегда встремился выразить волю композитора.
– Шолти тоже шел за композитором?
– Всегда! Не вслепую – через его понимание…
– Каких еще дирижеров вы бы отметили? Клаудио Аббадо?
– Аббадо мне очень напоминал Натана Рахлина. Я с Рахлиным не только играл, но и дружил. Он в Сочи дирижировал оркестром Ленинградской филармонии. После концертов, вечерами мы гуляли с ним по городу, и он рассказывал о своем отношении к музыке. На репетициях у него была страсть к остановкам. Мы галочками иногда отмечали все его остановки. За одну репетицию – двести пятьдесят раз, триста девяносто… Я его спросил, почему. Он ответил: “А чем я должен отличаться от солистов, которые скрупулезно работают над каждым местом?” Но самое интересное было не в этом. Вечером, когда он дирижировал на концерте, он забывал о том, что делал на репетиции, и все было по-другому, и снова замечательно. Удивительный был человек! Гениальный от природы талант. И так же Аббадо. Он делал много остановок на репетициях, а вечером все дирижировал на память. Вот он дирижировал без нот!.. Из дирижеров мне еще очень нравилось работать с Зубином Метой. Очень серьезный музыкант…
– Почему после ухода Шолти выбрали Баренбойма, а не Аббадо?
– Аббадо отвергло руководство оркестра. Нас, музыкантов, не спросили.
– Когда пришел Баренбойм, многие говорили, что оркестр стал другим. Вы согласны с тем, что оркестр изменился?
– Есть такое выражение “Новая метла по-новому метет”. Хорошо, если новая метла правильно метет. Для музыканта оркестра важны традиции. К традициям надо относиться бережно. Баренбойм – выдающийся талант, какие-то моменты в работе с ним были замечательные, но в целом у него не было глубины и стройности, которая была у его великих предшественников. Посещаемость концертов довольно сильно упала. Может быть, из-за некоторой увлеченности Баренбойма пропагандой современной музыки.
– Хотя встретили его очень здорово!
– Конечно. Надо было видеть этого мальчика в коротких штанишках, в пять лет виртуозно игравшего на рояле, а в восемнадцать по памяти сыгравшего всего Баха в Карнеги-холл… Конечно, не все было плохо… Хотя для такого оркестра слова “не все было плохо” звучат как “не все было хорошо”.
– Вы знали, что Дебора Раттер (в прошлом – президент ЧСО) два года уговаривала Мути? Из этого делался большой секрет…
– Дебора сделала великое дело. Она почувствовала, что оркестр нуждается в переменах.
– …И не продлила контракт с Баренбоймом? Он подавал это так, что сам не хочет продлевать контракт…
– Это была хорошая мина при плохой игре. Он бы, наверное, с удовольствием его продлил. Плохо работать дирижеру в обстановке полного недоверия со стороны музыкантов. У нас же было голосование, обсуждение. Соотношение голосов было примерно восемьдесят пять против пятнадцати.
– Вы были в числе восьмидесяти пяти?
– Естественно. Не потому, что я невзлюбил Баренбойма, а потому что считал, что оркестру действительно нужны перемены. Я считал, что он может и имеет право приезжать и дирижировать программами, но не руководить оркестром постоянно.
– Каждый музыкант имеет право голосовать?
– Если нас просят это делать. Тогда создали комитет, связанный с администрацией.
– Вы входили в него?
– Я никогда не входил ни в один комитет. Я вообще никогда не участвовал ни в каких политических интригах: не был ни пионером, ни комсомольцем, ни членом партии. Мое дело – прилично играть на скрипке.
– Вы считаете, что назначение Мути – шаг правильный?
– Мути спас оркестр. Он – потрясающий музыкант, интересная личность. Он справедливый, не делит оркестр на лагеря… Дирижеры по складу своей профессии склонны к диктатуре. Неограниченная власть дирижера может быть ограничена либо его человечностью, либо профсоюзом.
– С Мути легко проходили репетиции?
– Мути – сердечный, обаятельный человек. Он серьезен в музыке, но может отпустить шутку, чтобы минутку передохнуть. Мути – тот человек, который сегодня поддерживает высочайшую форму оркестра. (Показывает на фотографию.) Вот, кстати, мы с ним и его женой в Бахайском храме… Отношение к музыке в оркестре очень серьезное. Оркестр сохраняет свою “боеспособность” и звучит очень красиво и невероятно технично.
– Контракт Мути с ЧСО истекает в 2020 году. Как вам кажется, он останется на третий срок или оркестру придется искать нового руководителя?
– В 2020 году Мути будет семьдесят девять лет. Если бы я был на его месте, я бы согласился играть отдельные концерты. Нести на себе ношу руководителя в этом возрасте, наверно, тяжело.
– Кого вы видите на посту нового руководителя?
– О, на этот вопрос вам сегодня не ответит никто. Поживем – увидим. Великие рождаются раз в сто лет. Доживем до понедельника. До какого-нибудь понедельника…
Отвечая на вопрос о любимых композиторах, Альберт Игольников назвал свою “великую пятерку”: Бах, Моцарт, Чайковский, Брамс, Бетховен. Любимых скрипачей у него двое – Хейфец и Ойстрах.
– Ойстрах был удивительный человек! Умнейшая личность – тот самый, который сыграл в шахматы вничью с Ботвинником в сеансе одновременной игры. Гениальная голова! Умный, образованный… Ни одного лишнего слова. Только по делу. Как-то Ойстрах дирижировал Ленинградским оркестром в качестве приглашенного дирижера. Я от имени Квартета пригласил его послушать, как мы играем Первый квартет Брамса. После своей тяжелой репетиции он пришел к нам в репетиционную комнату. Его замечание я помню до сих пор и никогда не забуду. Он сказал: “Вы очень хорошо играете. Мне бы хотелось не делать вам замечание, а просто выразить свое мнение. У Брамса нет аккомпанемента”. Он имел в виду, что когда первая скрипка ведет основной голос, вторая, вторя ей, должна играть не так, как будто это аккомпанемент, а как вторая сольная партия. Потрясающее замечание!.. Что касается Яши Хейфеца… Он был гениальный скрипач-легенда… Из великих скрипачей я вспоминаю еще феноменального Иегуди Менухина. Он в шестнадцать лет играл концерт Брамса так, как никому не снилось. И не только Брамса. Он тоже скрипач-легенда. Умница был невероятный, эрудит… Я восторгаюсь феноменальным звучанием скрипки Франческатти, гениальным талантом Стерна, величайшим талантом Мирона Полякина (ученика Ауэра), замечательными скрипачами Перлманом и Цукерманом… Не могу забыть потрясающую игру представителей блестящей русской скрипичной школы Леонида Когана, Михаила Ваймана, Бориса Гутникова. Я аккомпанировал в оркестре великим. Рихтеру, Ростроповичу, Гилельсу…
– Каким был Рихтер в общении?
– Невероятно теплый человек, который мог рубить дрова, рисовать потрясающие картины и феноменально играть на рояле. Он был Человеком, не возвышаясь ни над кем. Он приезжал в Десятилетку, где я занимался, и давал вечерние концерты. Я его слушал еще студентом.
“Я благодарен судьбе”
Альберт Игольников называет себя счастливым человеком. При всех тяготах и невзгодах он остается оптимистом.
– Детство было тяжелое. Мы жили очень бедно. Три музыканта в шестнадцатиметровой комнате. Но всегда было стремление не сдаваться.
– Быт вас не особо интересовал?
– Интересовал – я был голодным. Но, конечно, все жили в мире музыки. И в Америке я претерпел страшные вещи. 11 мая 1986 года в День матери я возвращался домой. На меня налетел пьяный водитель и “убил” меня. Я три недели валялся парализованный в реанимации. Премию “Грэмми” мне принесли в госпиталь. Было десять причин, от каждой из которых я мог умереть. Я выжил. Сорок пять дней в госпитале, а потом гастроли в Германии с ансамблем Pro Musica. Мы играли в зале железнодорожной станции Роландзек под Бонном, где когда-то давали концерты Шуман, Брамс, все великие пианисты. Мы сыграли там тринадцать концертов. Я полетел с температурой, играл на костылях. Вернувшись, играл в Равинии и постепенно вернулся в строй.
– Почему вы так рано ушли на пенсию?
– В 2012 году мне было уже семьдесят семь лет. Хватит. Я не устал от оркестра. Мог бы еще лет пять поиграть, но надо знать меру. За пятьдесят три года в двух великих оркестрах я переиграл весь великий репертуар. Когда я ушел на пенсию, стал более свободным.
– Вы продолжаете играть на скрипке?
– Я играю соло и преподаю. В оркестре очень трудно сохранить форму. Ты должен быть на специальной музыкальной “диете”. Отыграл программу – на следующее утро надо очиститься. Одно дело – Изотов или Дюфор. Даже когда тема вторит кому-то, они все равно играют соло. А если шестнадцать человек играют одну и ту же ноту и эта нота у каждого звучит по-разному, особенно на первых скрипках?! Мои вторые скрипки сохранили мою технику и мой звук больше, чем если бы я играл на первых… Я прожил замечательную жизнь. Титулы меня не волнуют – у меня благоговение к талантам. Я благодарен судьбе, что свела меня с двумя великими оркестрами. У меня святое к ним отношение. Я очень люблю Чикагский оркестр и никогда не забуду годы, проведенные в оркестре Мравинского.
28 июня 2012 года в Симфоническом центре состоялся последний концерт Альберта Игольникова в составе ЧСО. После концерта маэстро Риккардо Мути сказал добрые слова в адрес музыканта. Закончил он так: “Музыкант не уходит на пенсию. Он приносит в оркестр любовь, отдает ему всю душу, и его любовь и душа служат связующим звеном между ним, нынешним и будущими поколениями музыкантов”. Я убежден, что частички души Альберта Игольникова по-прежнему находятся в оркестре Санкт-Петербургской филармонии и Чикагском симфоническом оркестре. Удачи, здоровья и новых творческих успехов, дорогой маэстро!
Nota bene! Фестиваль памяти сэра Георга Шолти состоится 3 апреля в 4.00 pm и 4 апреля в 7.00 pm в помещении The Copernicus Center по адресу: 5216 West Lawrence Avenue, Chicago IL 60630. Билеты – на сайте bit.ly/Georg-Solti, в магазинах “Остап” (421 East Dundee Road, Wheeling, IL 60090) и “Балалайка” (770 South Buffalo Grove Road, Buffalo Grove, IL 60089). Вопросы – по телефону 312-816-8628 (Алекс).
.
Сергей Элькин
