Блог „Новой газеты“, Юлия Латынина: Почему я не демократ. Манифест разочарованного интеллигента
Часть 3 из 3 (Продолжение. Начало тут1 и тут2 )
Взрывной рост демократий случился в Европе не в связи с ростом экономической свободы, а после Первой мировой войны, утверждала автор в конце предыдущей публикации.
По всей Европе — Великобритании, Германии, Италии, Испании, России, Болгарии, Польше, Югославии, Румынии, Греции, Венгрии, Португалии — прокатилась волна или революций, или радикального снижения избирательных цензов.
Давайте посмотрим, что случилось с этой democracy через 10 лет.
.
После Первой мировой
.
Первой погибла демократия в России, просуществовав аж с февраля по октябрь 1917 года.
В Венгрии кратковременная коммунистическая революция Белы Куна сменилась «Белым террором», а вскоре — властью диктатора Хорти.
В Испании в 1930 году к власти пришли республиканцы, не способные контролировать страну: анархисты начали поголовную резню знати и священников. Реакцией на резню стал мятеж Франко. В ходе начавшейся гражданской войны слабое республиканское правительство превратилось в марионетку Сталина, несмотря на то что первоначально коммунисты в этом правительстве были не особенно сильны.
В Италии в 1922-м к власти пришел Муссолини, и в 1924 году он принял первую в истории человечества конституцию, действительно гарантировавшую всеобщее избирательное право.Второй такой конституцией была сталинская Конституция 1936 года.
В Болгарии царь не стал дожидаться коммунистической революции и в 1919 году назначил премьером главу Крестьянской партии Александра Стамболийского, который до этого сидел в тюрьме. Став премьером, народный лидер Стамболийский организовал: а) вооруженное восстание; б) тотальный передел собственности; в) крестьянскую армию, которая должна была помочь ему выполнять реформы вроде передела собственности и контроля рынка зерна. В 1923-м Стамболийский был убит военными.
В 1934-м в Болгарии был совершен новый переворот, на этот раз военной организацией под названием «Звено». Глава ее, полковник Кимон Георгиев, был поистине удивительным человеком: два года, с 1934-го по 1936-й, он правил во главе фашистской диктатуры. В 1944 году он в составе Народного фронта вместе с коммунистами снова пришел к власти и оставался в составе болгарского правительства до 1962 года.
В Югославии диктатором стал король Александр Карагеоргиевич. В 1929-м, после конституционного кризиса, вызванного тем, что в парламенте возмущенный депутат расстрелял пятерых своих коллег из противоположной партии, он совершил переворот, взял власть в свои руки и ввел в стране, явно по рецепту Бисмарка, всеобщее избирательное право для мужчин.
Не менее захватывающей была история Румынии. В этой стране, которая отнюдь не страдала от унижения после Первой мировой, — наоборот, в период между двумя войнами Великая Румыния в награду за участие в войне на стороне Англии и Франции достигла максимальных размеров — боролись две идеологии. Одна, как полагается, была крайне левая. Другая, опять же как полагается, крайне правая — черносотенцы в буквальном смысле слова, они так и назывались: «Легион Михаила Архангела», или «Железная гвардия» — Garda de fer.
Легион Михаила Архангела был основан православным религиозным мистиком Корнелием Кодреану. Основой его идеологии был православный мистицизм, отречение от презренного материального капитализма и антисемитизм до такой степени дикий, что после того, как (в 1940-м) легион пришел к власти, Румыния стала единственной страной, где немцы сдерживалипорыв народных масс относительно евреев: в Бессарабии, Буковине, Транснистрии евреи вырезались народом подчистую, не дожидаясь депортации в лагеря смерти, к досаде немцев, любивших во всем учет и порядок.
Литва, Латвия и Эстония были постоянным объектом большевистских диверсий; коммунистическое движение в них было весьма значительным. Конец ему был положен, только когда президенты соответствующих стран превратились в диктаторов. Особенно удачна была диктатуры Сметоны в Литве: он не только расстреливал коммунистов, но и провел в стране земельную реформу, создавшую крепкий класс крестьян-собственников, которые потом до середины 1960-х воевали в лесах против советской власти.
Военным диктатором Польши стал Пилсудский; в Португалии в 1932 году к власти пришел Салазар; в Греции в 1936-м приход коммунистов к власти был предотвращен отдачей этой самой власти в руки диктатора Метаксоса.
Сторонники демократии часто любят говорить: «Да, Гитлер пришел к власти в результате демократических выборов, но это случилось из-за позорного поражения Германии в Первой мировой войне, и вообще исключение подтверждает правило».
Как мы видим, все ровно наоборот. Через 10 лет после победного заявления Вильсона о триумфе демократии в Европе эта самая демократия погибла в двух третях стран, вне зависимости от победы или поражения их в Первой мировой войне и задолго до экономического кризиса 1929 года.
Тогда, в 20—30-х годах XX века, после массовой демократии, возникшей вслед за массовыми армиями Первой мировой, Европа впервые за несколько столетий отказалась от самой главной идеи, обеспечивавшей ей доселе развитие и прогресс. Она перестала ориентироваться на мнение просвещенного меньшинства.
Отныне бал начали править те идеологии, которые потакали инстинктам большинства и могли привлечь на сторону политика толпу. Идеологии эти были, в общем, двух видов: одни вовсе отрицали частную собственность (как в СССР и Венгрии при Беле Куне), а другие отрицали ее частично, проповедуя корпоративистскую идеологию, при которой социальное государство заботится о бедняках, а интересы частного капитала подчинены интересам социального государства. Тогда это называлось «фашизм», сейчас это называется «общечеловеческими ценностями».
К началу Второй мировой войны массовое избирательное право сохранилось в основном в тех странах, где расширение круга голосующих происходило постепенно, опираясь на вековые традиции самоуправления (но не демократии), — в Великобритании, Голландии, Бельгии, Швеции, Швейцарии, Норвегии, Дании.
.
После Второй мировой
.
Нетрудно заметить, что история третьего мира после Второй мировой повторяет историю Европы в 1930-х. Это тот же злокачественный паттерн — рост массовых тоталитарных идеологий, с той только разницей, что к массовым коммунистическим и нацистским идеологиям добавились еще и массовые идеологии, основанные на религии.
Еще в начале столетия реформаторы на Ближнем Востоке (Ататюрк в Турции, династия Пехлеви в Иране) противостояли мнению большинства в своих обществах. К концу столетия верх в регионе взяло мнение большинства: ксенофобского, антизападного и исламистского.
Пока политика в арабском мире делалась халифами и эмирами, арабы уживались с евреями. Когда она стала делаться массами, уничтожение евреев стало главной мечтой масс, и арабы превратились в нацию, съедаемую на корню ненавистью к окружающему миру. Пока Руандой правили бельгийские колонизаторы, хуту в ней уживались с тутси. Когда Руанда получила независимость, народ хуту устроил геноцид народа тутси.
.
После падения СССР
.
Впрочем, после Второй мировой эти имманентные недостатки правления большинства не очень-то замечались. Шло противостояние двух систем — капиталистической и социалистической, и любые эксцессы и кровопролития в странах третьего мира списывались на их борьбу. Сторонники открытого общества объясняли людоедско-коммунистические диктатуры в Африке происками Советов, а «полезные идиоты» объясняли правые диктатуры происками кровавых гринго, мешающих радостному шествию мира по пути прогресса и социализма.
Но вот тоталитарный СССР рухнул, не выдержав соревнования с открытым обществом, и выяснилось, что дело было в борьбе не только двух систем.
Уго Чавес и Таксин Чинават, левые правительства и даже экс-террористы, пришедшие к власти в Аргентине, Эквадоре, Боливии, сделали это без всякого вмешательства со стороны почившего в бозе СССР. Причиной их победы было всеобщее избирательное право. На Ближнем Востоке освободившееся место тоталитарной коммунистической идеологии заняла тоталитарная исламистская идеология.
Выяснилось, что в бедном обществе демократия убивает рынок, а за ним и свободу сама собой, без дополнительных субсидий со стороны Коминтерна.
А вслед за этим выяснилась и еще более страшная вещь: что в отсутствие смертельного врага, заставляющего общество мобилизовываться, даже в богатых странах всеобщее избирательное право ведет к стремительному увеличению прослойки избирателей, которые зависят от государства, и к росту популярности политиков, которые обещают раздать большинству то, что они отняли у меньшинства.
Иначе говоря, стало все более очевидным, что демократия отнюдь не является сиблингом рынка. Стало очевидно, что демократия в конечном итоге рынок уничтожает.
Еще раз, и это самое важное. То самое утверждение, которое в течение последних нескольких десятков лет на все лады повторяется демократическими политиками и левыми интеллектуалами, —утверждение о том, что демократия неразрывно связана с рынком, — попросту не выдерживает проверки фактами. А справедливо другое — утверждение лорда Актона о том, что всякая развитая демократия кончается социализмом.
Именно этим и объясняется нынешняя трагедия России. В начале 90-х годов российские реформаторы, как и Френсис Фукуяма, искренне думали, что демократия и рынок находятся вместе с одной стороны, а тоталитаризм и плановая экономика — с другой. Они построили в стране демократию, потому что демократию построить куда легче рынка. Но группы интересов, существовавшие в постсоциалистическом обществе, и голосование люмпенизированного большинства, жаждавшего альфа-самца, — быстро покончили и с демократией, и с рынком.
.
А логика?
.
В конце XVI века известный специалист по демонологии Жан Боден обосновал доктрину «божественного права королей», согласно которой король поставлен править нацией непосредственно Богом, и только Бог может спрашивать у него отчета.
Теорию эту трудно назвать научной или основанной на фактах. Теория «божественного права королей», равно как идеи непогрешимости папы римского или преимущества одной касты над другой, — является лишь идейным оформлением сложившихся на данный момент реалий власти.
Точно так же идея о том, что демократия есть всегда и везде наилучший способ правления, — не имеет ничего общего с фактами, а является лишь идейным оформлением сложившихся на данный момент реалий.
Она противоречит фактам и логике. С какой стати избирателем должен быть каждый?
Мы лишаем родительских прав наркоманку, которая не может накормить своего ребенка. Но когда речь идет о ее избирательном праве, то оно, в отличие от родительского, оказывается священно. Почему?
Мы повсеместно наблюдаем, как по всему миру массы голосуют за Чавесов, Путиных и Ахмадинежадов. Поклонники власти народа на это говорят: «Избирателей обманули!» Но если избирателей так постоянно и часто обманывают, может, имеет смысл лишить избирательного права тех, кто так легко и часто обманывается?
Всеобщее избирательное право в нищих странах, как и 2 тысячи лет назад, кончается переделом собственности, «справедливыми ценами», пустыми полками в магазинах и обвинением «богачей» и «агентов Запада» в этих пустых полках. Такая нищая страна попадает в заколдованный круг, потому что постоянные переделы частной собственности и произвол толпы и властей препятствуют ей построить сколько-нибудь процветающую экономику и выбраться из бедности.
Всеобщее избирательное право в богатой стране приводит к росту числа социальных паразитов, которые, в конце концов, начинают составлять неработающее большинство, живущее за счет работающего меньшинства. Когда тот, кто не работает, живет за счет того, кто работает, и еще считает при этом, что ему все должны, — это не называется социальной справедливостью. Наоборот, это величайшая социальная несправедливость.
В нищих странах апелляция к мнению большинства приводит к возникновению массовых фобий, основанных на ненависти к западной цивилизации, науке и прогрессу: например исламизма.
В богатых странах она приводит к возникновению аналогичных массовых фобий о «вредном ГМО» и «страшном глобальном потеплении». Эти фобии точно так же растут или из свойственной толпе ненависти к науке («Эти проклятые ученые нас убивают»), или из свойственной толпе ненависти к частной собственности («Эти проклятые загрязнители нас убивают»). Впервые за последние несколько веков лидеры западного общества вынуждены прислушиваться не к мнению ученых и промышленников, а к мнению большинства, ищущего как-то обосновать свою ненависть к прогрессу и частной собственности.
От такого положения дел страдает все: экономика, наука, общественная мораль, и прежде всего то самое большинство, которое, под предлогом защиты его прав, делают все более и более зависимым от государства. Людей, которые могли бы стать личностями и пробиться наверх, с детства сажают на иглу социальной помощи; политики, которые это делают, на самом деле не большие филантропы, чем драгдилеры, сажающие как можно больше людей на наркотики.
В основе современного дискурса о демократии лежит фундаментальная ложь: этот дискурс по умолчанию представляет дело так, что те ценности, которые сделали Европу Европой — неприкосновенность частной собственности, технический прогресс, наука, — все они каким-то образом исходили из «традиций европейской демократии».
Как я уже сказала, нет ничего более далекого от действительности: Европа стала Европой не при демократии. Когда над Британской империей не заходило солнце, в ней не было всеобщего избирательного права. Когда избирательное право в ней появилось, Британская империя рухнула. Солнце зашло.
Именно поэтому практически никогда современный леволиберальный дискурс не обсуждает такую вещь, как избирательный ценз. Выборы по умолчанию должны быть всеобщими. «Если ты против выборов, значит, ты за диктатуру».
Именно поэтому уроки первых восстаний среднего класса против демократии — в Таиланде и Венесуэле, попросту игнорируются. В противном случае придется признать, что весь гигантский дискурс о демократии построен на песке. Ведь если просто напомнить людям, что в истории человечества, и особенно в истории процветающей Европы, — выборы не всегда означали всеобщее избирательное право, то недостатки системы, в бедных странах приводящей к власти Мугабе и Ахмадинежадов, а в богатых способствующих катастрофическому увеличению безответственных избирателей, — станут ясны слишком большому количеству людей.
Эти вещи будет очень трудно отрицать — значит, надо запретить их обсуждение и называть любого, кто поднимает подобный вопрос, «фашистом». Получается, что фашистом был Джордж Вашингтон. А Муссолини был как раз демократом: ведь, как я уже сказала, итальянская конституция 1924 года была первой в мире конституцией с подлинным и равным всеобщим избирательным правом.
Автор: Юлия Латынина
.
