4 декабря в Чикаго состоится литературный вечер писателя, поэта, журналиста Дмитрия Быкова. Перед встречей он любезно согласился ответить на вопросы вашего корреспондента. Перед вами – полная версия беседы.
– Дмитрий, со времени нашего последнего разговора прошло больше двух лет. Много событий случилось за это время. Вопросы о политике оставим на потом. Начать все-таки хочется с литературы. Если вы станете подводить ваши личные литературные итоги двух последних лет, что станет на первое место?
– Я написал – точнее, дописал – лучшую, по-моему, свою книжку, которая называется “Квартал”. Это роман, но выполнен он в довольно сложной технике – такая книга духовных, а иногда и физических упражнений, рассчитанная ровно на квартал, то есть на девяносто дней вашей жизни. Пока это первая – ну, может, вторая, после “ЖД”, – моя книга, которую прочли и правильно поняли ровно те люди, которым она адресована: грубо говоря, первая книга, реакцией на которую я доволен. Про нее не написали ни одной глупости. Вообще, когда я думаю, зря я живу или нет, – а такие вопросы я себе задаю часто, – некоторым утешением мне служат именно “ЖД” и “Квартал”, в которых прыгнуто чуть выше головы. Кроме того, мы с Валерией Жаровой написали маленький роман “Сигналы”, который мне кажется важным и который – как всегда, впрочем, – начинает внимательно читаться только год спустя после выхода. Только что у меня вышла книжка новых стихов “Ясно” – в основном, там лирика, эти стихи я и собираюсь читать на нынешних американских вечерах. Вообще, стихов в последнее время было много. Я пишу новый роман “Июнь” – вторую книгу в “И-трилогии”, первой был “Икс” двухлетней давности. Это роман о кануне войны – и Великой Отечественной, и войны вообще. Перечислять свои достижения – занятие идиотское, но я ведь не перечисляю достижения. Я просто рассказываю, что поделывал. И это в любом случае лучше, чем гордо перечислять, сколько и чего ты прикупил.
– Какие имена в русской литературе за последние годы стали для вас открытием?
– Принципиально новых имен мало – скорее, можно говорить о новых текстах людей, заявивших о себе раньше. А почему новое поколение себя пока не обозначило – вопрос отдельный: думаю, чтобы возникли новые люди, должна двинуться вперед история, надо разорвать привычный круг, по которому движется страна. Независимость от страны – утопия, роман вне истории не живет. Можно как угодно относиться к Прилепину, но читать его нужно – он человек одаренный и откровенный. Мне интересно, что делает Сенчин. Из поэтов – вот сейчас выходит в Петербурге первая книга московского поэта Сергея Тихомирова. Это – по-моему, поэт выдающийся, человек моего поколения, долго откладывавший выход сборника. У него есть вещи, совершенно мне непонятные, а есть стихи на грани гениальности, и книга его будет событием. Очень хороший новый детский цикл опубликовал фантаст Михаил Успенский. А вообще давно уже такого не было, чтобы я почувствовал укол – или даже удар – счастья при чтении чужого текста и побежал по знакомым с криком “Новый Гоголь явился”. Но ведь и в русской жизни давно не было ничего нового.
– Я знаю, что вы следите не только за современной русской, но и европейской и американской литературами. Что интересного вы читали в последнее время?
– В европейской литературе я разбираюсь хуже, а вот в американской советую присмотреться к замечательному, хотя и не совсем уже новому имени: Джесс Болл. Я перевел его роман “Silence One Begun” – думаю, в переводе он будет называться “Дальше тишина”, хотя в английском названии гамлетовской аллюзии нет. Это отличная книга: страшная, увлекательная и поэтичная. Он, кстати, написал еще один роман, пока я переводил этот, – литературные агенты нам его уже прислали, и, я думаю, потом перевести и его, благо, книги у него небольшие и динамичные. Он и художник неплохой, кстати. Очень мне грустно, что не публикует ничего нового мой любимый современник и ровесник Марк Данилевский, чей “Дом листьев” меня в свое время потряс. Кинг после долгого кризиса опубликовал совершенно оригинальный роман “Revival” – я, в отличие от высоколобых коллег, считаю Кинга крупным писателем и всегда с трепетом жду его новых вещей. Посмертно опубликованный “Бледный король” Д.Ф.Уоллеса поразил меня новизной метода. И потом, ребята, что хотите со мной делайте, но Джон Грин – большой, настоящий писатель, и “Виноваты звезды” – замечательный новый образец подросткового романа. На такую тему невозможно было не написать сентиментальную пошлятину, а он взял и написал классный роман.
– Я слышал ваш комментарий на “Дожде” по поводу последнего Нобелевского лауреата по литературе Патрика Модиано. Вы всегда согласны с мнением жюри этой премии? Мне кажется, что часто политическая целесообразность берет верх над литературными достоинствами. Я неправ?
– А какая политическая целесообразность была в том, чтобы наградить Модиано? Он, конечно, не мой кандидат и, вообще, писатель, по-моему, не первого ряда, но уж получше Мураками.
– Если бы у вас было право выдвижения писателя на эту премию, кто был бы ваш кандидат?
– Петрушевская.
– Еще вопрос о премии – на этот раз Букеровской. В 2011 году премию “Русский Букер десятилетия” получил роман Александра Чудакова “Ложится мгла на старые ступени”. Как вы относитесь к этому роману и автору? Если вы общались с ним, может быть, поделитесь своими воспоминаниями?..
– Я говорил с ним пару раз во время Франкфуртской книжной ярмарки, так что личных воспоминаний нет. Александр Чудаков был автором нескольких отличных работ о Чехове, а роман его, каюсь, никогда меня не волновал. Думаю, его награждение – решение компромиссное. Вероятно, это хорошая книга, но как-то совершенно мимо меня.
– Еще один вопрос по персоналиям. Один из моих самых любимых русских писателей – Саша Соколов. Как вы относитесь к его творчеству? Он давно выпал из литературного процесса…
– Соколов как раз недавно напомнил о себе, выпустив “Триптих” – три поэмы в прозе, которые очень хорошо написаны, но особого впечатления на меня не произвели. Мне нравилась – не до визга, впрочем, – “Школа для дураков”. Я считаю совершенным недоразумением “Между собакой и волком”. “Палисандрия” кажется мне массивом неудобочитаемого текста с несмешными шутками. У меня вкусы простые, я Гэддиса люблю.
– В середине XX века в европейской литературе главенствовал абсурд. Имена Ионеско, Беккета были у всех на слуху. Почему так случилось, что русская литература и драматургия пропустили это направление? Или не пропустили? В лице Хармса, например?
– Ну как же пропустили? Хармс далеко не единственный. А Кржижановский, а Голосовкер, а Геннадий Гор? Наш абсурдизм по разным причинам состоялся позже, но ленинградский авангард не уступает французскому или британскому. Вот в Штатах с абсурдом труднее – там все слишком здоровы, и это, пожалуй, правильно, однако разве у битников мало абсурда? У Керуака, скажем, у Гинзберга? Из поэтов, может быть, некоторые вещи Сэндберга, почти весь Нэш, иногда Сильверстайн, кто-то вспомнит Каммингса, хотя он не столько абсурдист, сколько конструктивист, ежели вчитаться. Что касается наших, то российский абсурдизм как-то веселее, оптимистичнее, пьянее европейского. Беккет абсолютно безвыходен – а возьмите, скажем, Валерия Попова, Владимира Эрля, Владимира Уфлянда! Какое счастье, какой пьяный задор, сколько любви!
– От абсурда к политике. Дмитрий, что происходит сегодня в России? “Пятая колонна”, “крымнаш”, патриотическая истерия – что все это? Всерьез и надолго, или агония режима?
– Это агония всерьез и надолго. Если отбросить иронию – чего в России лучше не делать, – Крым и прочая экспансия были предсказуемы (я и предсказывал), потому что в какой-то момент других сценариев самосохранения у власти не остается. Если нет движения вглубь или вверх, остается распространяться вширь. Ну, а дальше многое зависит от скорости этого распространения и внешней реакции на него. Так или иначе сценарий путинской России исчерпан, ничего нового ждать не приходится, а новое нужно, без него страна не живет. Когда она это новое предпочтет – вопрос трудный, я не занимаюсь конкретными предсказаниями, а вектор очевиден. Думаю, события будут развиваться очень быстро – русские, как известно, только запрягают долго, а едут стремительно.
– Как вам живется среди всего этого? Есть ощущение чужеродства? Вы – “alien” в собственной стране? (Я не говорю здесь о цветаевском: “Все поэты – жиды” – это несколько другая тема…)
– Никакой чужеродности. Напротив, все больше людей, которые благодарят, разнообразно поддерживают и внимательно читают. Да и потом – даже если бы вокруг все были сплошными крымнашистами, разве это чужая среда? Я был чужаком в любой среде, начиная со школьных лет, и не стыжусь этого. Для меня быть одному против всех – не личный выбор, не способ заявить о себе, а нормальное, привычное состояние. Наверное, так надо – просто чтобы расширять пределы чужой терпимости и собственной устойчивости.
– Андрей Макаревич последнее время говорит, что рядом с ним – нормальные люди, которые разделяют его взгляды. А рядом с вами все разделяют ваши взгляды?
– Не все, но большинство. И уж конечно, никаких 84 путинских процентов я вокруг себя не вижу. Особенно мало вижу сторонников Путина, выезжая в провинцию: там-то никаких “тучных нулевых” не было, с трудоустройством все непросто, про социальную защищенность молчу.
– Как бы вы охарактеризовали сегодняшние взаимоотношения Европы и России, США и России? Это похолодание, заморозки или начало холодной войны?
– Да не прекращалась она никогда, эта холодная война. Никаких иллюзий. Россия всегда считала себя самой обиженной и униженной, самой особой, самой лучшей. Это идеология очень немногих людей, но властью она востребована. Эти люди никак не могут определиться: они хотят, чтобы мир взял их на содержание или оставил в покое, гарантируя так ценимый ими суверенитет? Они хотят, чтобы все перед ними преклонились или чтобы все их кормили и притом похваливали? Чем именно они лучше всех – тем, что хранят и лелеют самые пещерные традиции? Или просто тем, что все время мечтают всех побить внутри и снаружи? Неясно. Русская официальная идеология порождает множество неразрешимых вопросов. И пока вся эта варяжская архаика с неизменной триадой “самодержавие, православие, народность” претендует на влияние, а во главе России стоит царь, неважно, либеральный или чекистский, то есть безликий, холодная война останется неизменной. Это война способов жизни, а не идеологий. И в том, что Россия остается такой, виноваты не только ее власти, а и очень многие западные публицисты, которые только штампами и могут изъясняться. Реальный анализ России, ее история, понимание ее сложного устройства – все это удел очень немногих специалистов.
– Я знаю, вы недавно гостили у Александра Жолковского – одного из самых блестящих русских славистов. Он преподает в университете Калифорнии. Мне интересно, какова сегодня ситуация в университетской среде. Что говорит американская профессура по поводу Путина, ситуации вокруг Украины, санкций?
– Не обсуждал эти вопросы с американской профессурой. Мы с ними все больше дискутируем о формальном методе, это гораздо интересней. О всяких русских метасюжетах и американских инвариантах. Жолковский так убедителен, что за десять лет нашего общения заразил меня всеми этими словечками и, главное, увлек своим великим кластерным методом. А об очевидных вещах зачем же говорить?
– Русская славистика всегда расцветала в тот момент, когда начиналась холодная война. Как сегодня обстоят дела с русской славистикой в Америке?
– Ну, насколько могу судить по своим мэрилендским, лос-анджелесским и принстонским знакомым, интерес к нам сейчас огромен, и жаль, что мы можем вызвать его только такими методами. Потому что стадии заморозков и конфронтаций с внешним миром как раз не порождают великих литератур – вспомните наши тридцатые-пятидесятые с их малокартиньем и бескнижьем. Мы расцветаем как раз во времена оттепелей и отчасти застоев. Вообще же Лев Лосев еще в 2008 году мне говорил: подождите, вот скатитесь вы в окончательное противостояние со всем миром – и семинары по русской культуре будут собирать полные аудитории. Оказался прав, как всегда.
– Что происходит сегодня в филологической науке? Есть ли авторы, книги которых были бы интересны широкой читательской аудитории? Новые лотманы, аверинцевы, гаспаровы, последователи Жолковского, “новые виньетки”?
– У Жолковского выходит сборник малой прозы “Напрасные совершенства” – его обещают выпустить уже в декабре. Что касается филологов, я давно восхищаюсь Александром Эткиндом – он как раз представляет в Москве новую книгу, биографию Уильяма Буллита, первого посла США в Советской России. Он – крупнейший современный мыслитель, его книга “Внутренняя колонизация” многое объясняет в той самой реальной, а не выдуманной, российской матрице. В России есть замечательные филологи и критики – Ирина Сурат, Игорь Сухих, Николай Крыщук, Никита Елисеев, Валерия Пустовая, например, или Николай Караев (правда, он живет в Эстонии, но пишет по-русски). Жаловаться на отсутствие интерпретаторов нам не приходится – было бы им что интерпретировать.
– Важны ли для вас политические взгляды того или иного поэта-писателя? Например, в прошлом интервью вы сказали, что любите Маркеса. В какой мере для вас важны его прокоммунистические убеждения, дружба с Кастро, и т.д.? Или пример Эдуарда Лимонова (пример поближе). Он ведь хороший поэт и писатель, правда? А что тогда делать с его взглядами?
– Писатель существует для того, чтобы заблуждаться и чтобы весь мир учился на его заблуждениях. Правильные писатели никому не интересны, о них и говорить скучно. Кто в России был согласен с проповедью Толстого? Вспомните, сколько негодующих писем он получил после отлучения от церкви и сколько сочувствующих: преобладали-то именно проклятия. А Достоевский? Вот чьи убеждения мне глубоко отвратительны (я, правда, и книги его не очень люблю, хотя гениальности не оспариваю). Что такое на этом фоне взгляды Лимонова? А писатель он хороший, первоклассный, но просто в топку литературы все время надо подбрасывать разрывы с людьми, он едет главным образом на этом топливе. Чтобы Лимонов о ком-то написал, ему надо с кем-то порвать – и на этой лирической злости возникает образ. О “действующих” возлюбленных он пишет бледнее, чем о бывших.
– Известно, что если ты не можешь изменить мир, то нужно изменить свое отношение к нему. Что в своем отношении к миру вы уже изменили?
– Я с этим тезисом как раз не согласен. У писателя есть выход – если он не может изменить мир, он может так его описать, чтобы он изменился или хотя бы захотел меняться; а если не захочет – мы по крайней мере сублимировали свое недовольство.
– На фейсбуке, в Интернете, по российскому телевидению мы часто слышим искаженные на русский манер английские слова. Даже здесь, в эмигрантской среде, это считается дурным тоном, а в России это происходит сплошь и рядом. Это новая мода или безграмотность? Как вы относитесь к этому явлению?
– Это обычное расширение языка – для новых явлений он берет новые слова и начинает их осваивать. Пока это освоение идет довольно коряво, но погодите – все устаканится, укоренится, русифицируется и т.д. И явления, и термины. Айфон уже зовут афоней, и ему, по-моему, это очень идет.
– В заключение прошлого интервью вы в качестве знакомства предложили читателям короткое четверостишье: “Не для того, чтоб ярко проблистать Или вагон бабла оставить детям – Жить надо так, чтоб до смерти устать, И я как раз работаю над этим”. Можно попросить вас для продолжения знакомства предложить еще что-то из вашей поэзии?
– Закрылось все, где я когда-то не счастлив, нет, – но жив бывал: закрылся книжный возле МХАТа и на Остоженке “Привал”, закрылись “Общая’, “Столица”, “Литва” в Москве, “Кристалл’ в Крыму – чтоб ни во что не превратиться и не достаться никому; закрылись “Сити”, “Пилорама”, аптека, улица, страна… Открылся глаз. Открылась рана. Открылась бездна, звезд полна.
Nota bene! Встреча с Дмитрием Быковым состоится 4 декабря 2014 года в 7.30 вечера в помещении The Salvation Army по адресу: 609 West Dempster Street, Des Plaines, IL 60016. Билеты продаются у входа в зал. Цена билета – $30.
.
Сергей Элькин
