1 апреля 2012 года (и это не первоапрельская шутка) в Литературном салоне Аллы Дехтяр (Чикаго) состоится встреча с поэтом, прозаиком, журналистом Дмитрием Быковым. А еще раньше – 4 марта 2012 года – в России пройдут выборы президента.
О любви к литературе и интересам в жизни, стране и времени, увлечениях и творческом процессе – в эксклюзивном интервью Дмитрия Быкова в двух частях: до и после…
– Дмитрий, вы всегда учились на одни пятерки. Школу закончили с золотой медалью, факультет журналистики МГУ – с красным дипломом.
Любили учиться или хотели всегда быть первым?
– Это было не слишком трудно – и в школе, и в
особенности на журфаке. И не то, чтобы я хотел быть первым, но уж очень не люблю быть вторым. Последним еще куда ни шло – тут есть вызов, некоторая маргинальная отвага, но на это у меня никогда не хватало мужества.
– А любовь к литературе – это от мамы?
– Да, переиначивая Чехова – “Талант у нас со
стороны матери”. Впрочем, дома все много читали, и среда была соответствующая – главным образом, учительская. Мать меня часто брала на работу, ее коллеги приходили к нам, приходят и сейчас – в общем, как-то естественно было разговаривать не о ценах и не о карьере.
– Вы где-то рассказывали, что попали в Союз писателей по рекомендации Вознесенского. Для вас до сих пор имеет значение членство в этой организации?
– Ни малейшего. Рекомендовал меня Вознесенский по собственной инициативе, в 1989 году, прочитав “Черную речку”. Была такая маленькая поэма, я ему показал ее при знакомстве. Он к моим довольно консервативным стихам относился с удивительной для авангардиста доброжелательностью. Он, вообще, был человек добрый. В то время красная книжечка Союза писателей давала право на проход в ресторан, но цены там скоро так взлетели, что я этим правом почти не пользовался. А сейчас не состою вообще ни в одном творческом союзе, кроме Гильдии киноведов и кинокритиков.
– Многие сегодня в России говорят о девяностых годах XX века с каким-то уничижительно-презрительным оттенком. Появилось даже новое выражение “лихие девяностые”. Что вам вспоминается сегодня о том времени? Каким оно было для
вас?
– Это было плохое время. Время, когда торжествовало подполье, предательство, низменность, когда позорен был труд и постыдна честь. Сейчас, конечно, хуже, но девяностые расчищали место для нынешнего торжества серой слизи.
– Когда вам работалось интенсивнее – тогда или сейчас?
– Сейчас, конечно.
“Норма, слава Богу, не утрачена”
– Что заставило вас включиться в общественную деятельность?
– Я не включался в нее специально, это нормальная
составляющая моей журналистской профессии. О происходящем в стране я пишу последние лет двадцать, хотя никогда не входил ни в один пул, не сопровождал
президентов и премьеров (кроме одной предвыборной поездки с Ельциным в 1991 году) и не занимался информационными вбросами. Когда на твоих глазах происходят какие-то неправильности, ты об этом говоришь и только. Это счастливо позволило мне не принадлежать ни к государственникам, ни к либералам.
– Через несколько дней в России выборы президента, и, несмотря на все митинги, мы заранее знаем, кто станет ИМ. Все опять безнадежно? Может быть, прав Коржавин, и “нельзя в России никого будить”?
– Пробуждение нужно не для того, чтобы выбрать того или другого президента, а для того, чтобы научиться жить независимо от него. Чтобы люди перестали трепетать или цепенеть при виде власти, чтобы научились спрашивать с нее, смеяться над ней,
ограничивать ее, когда обнаглеет. И это дело вовсе не безнадежно – посмотрите, насколько легче стало дышать в стране и сколько людей почувствовали, что они не одиноки в неприятии этого коллективного бреда, что глупость происходяшего
очевидна не только им, что норма, слава Богу, не утрачена.
– Сегодня в культурной среде вроде бы стыдно быть за Путина. Тем не менее каждый день приносит нам новые сюрпризы. Я понимаю, что за Гергиевым стоит оркестр, за Табаковым – театр, а за Чулпан Хаматовой – фонд. Но Алисе Бруновне и Армену Борисовичу зачем ЭТО? Почему они ЗА? Как вы объясняете участие в путинской компании наших любимых актеров и просто людей, которым мы верим?
– Мне это совершенно неинтересно. Более того, я не верю и в то, что Путин запретил или хотя бы помешал Чулпан Хаматовой спасать больных детей. Он – малоприятный человек, но, сколько могу судить, не людоед. Может быть, кому-то
действительно кажется, что он вытаскивает страну из болота, вот они и хотят помочь ему, вместе с ним спасать Россию от мифических американских либо оранжевых угроз… Вообще, мне как-то нет дела до чужой совести – со своей бы
разобраться.
– Лига избирателей призывает к прозрачным выборам, Лигу волнует вопрос фальсификаций. Все правильно, но при этом, как мне кажется, многие забывают главное – Путин вполне может победить честно и прозрачно. Если
это случится, что тогда скажет Лига?
– Скажет, что Путин победил честно и прозрачно. Впрочем, о какой честности и прозрачности можно говорить уже сейчас, когда Путин явно лидирует по количеству отведенного ему телевремени, а так называемые путинги – митинги в его поддержку – организуются по всей стране с редкостной откровенностью, с привлечением всех ресурсов, без особенных экивоков и
прикрытий? Много других способов: от публикации гигантских бессодержательных статей по всей центральной прессе до банального запугивания, вроде атак на “Эхо Москвы” или “Новую газету”. Просто иногда люди склонны забывать третий закон
Ньютона – действие равно противодействию.
– Если бы сегодня вопрос, кому быть президентом, решал Дмитрий Быков, кого бы он выдвинул на этот пост?
– Думаю, Владимира Рыжкова. Впрочем, это сейчас не принципиально. Речь не о личностях, а об институтах.
– Разделяете ли вы прогноз Михаила Ходорковского, что страну ждут репрессии против несогласных?
– Не исключаю и такого варианта, но думаю, что эти репрессии ведь и сейчас идут, хотя в мягкой форме. Отлучение от профессии, мелкие или крупные провокации, управляемые суды под надуманными предлогами, угрозы, разные формы шантажа. Жду ли я, что всю оппозицию посадят? Подозреваю, что это будет переход к открытой конфронтации власти с собственным народом, который сегодня далеко не так прост, как десять лет назад. Более вероятен, на мой взгляд, сценарий 1855 года – вынужденные реформы вследствие внешнего толчка, не обязательно военного.
“Я успеваю ничтожно мало”
– Дмитрий, вы не любите разговоров о своей плодовитости и взрываетесь, когда говорят, что вы вездесущи. Но все-таки (пользуясь тем, что Чикаго далеко от Москвы) я позволю задать вам самый глупый и банальный вопрос – как вы успеваете все читать, за всем следить, во всем участвовать и к тому же обо всем писать и даже в рифму?
– Я успеваю ничтожно мало. Хотелось бы больше, но тогда начнешь повторяться – да и надо же когда-то жить, чтобы было о чем писать.
– Кем вы себя считаете в большей степени: прозаиком, поэтом, публицистом или
вам по-прежнему нравится, когда вас называют “журналюгой”?
– Считать себя поэтом всегда более лестно. Впрочем, в слове “прозаик” тоже нет ничего дурного. Называться журналистом с годами все более неприлично – это все-таки дело молодых, – но сама профессия и престижна, и почетна, и учит работать, вызывая вдохновение в процессе.
– Вы давно уже “больше, чем поэт”, и тем не менее мне хотелось бы поговорить с вами об изящной словесности. Глядя из Чикаго, я могу сделать вывод, что русская литература живет и развивается. “Пациентка”, скорее, жива. Я прав?
– Да, все в порядке. По-прежнему писать престижней, чем делать деньги или даже возглавлять министерство. Пишут чиновники, пишут дошкольники – из такого количества текстов просто обязаны, пусть и в небольшом количестве, появляться
шедевры.
– Назовите, пожалуйста, имена наиболее значительных для вас поэтов XX века.
– На первое место поставил бы Блока, лучшими стихотворениями назвал бы “Рождественскую звезду” и “Свидание” Пастернака, а кроме общепринятых имен (к которым всегда добавляю Маяковского), назвал бы Антокольского, Твардовского,
Новеллу Матвееву, Нонну Слепакову, Владимира Луговского, Льва Лосева.
– В серии “Жизнь замечательных людей” вышли две ваши книги – биографии Бориса Пастернака и Булата Окуджавы. Почему именно эти поэты вас заинтересовали?
– Пастернака предложило издательство, и я, всегда его любя, не нашел в себе сил отказаться. Окуджаву предложил я – он очень много значит для меня с детства, захотелось разобраться в его феномене, чрезвычайно простом и притом
совершенно загадочном.
– Какой из ваших романов вы считаете самым личным для себя?
– В разных состояниях мне близки разные книги. Думаю, родился я, чтобы написать “ЖД”, но
много личного и в “Эвакуаторе”, и в “Списанных”.
– Согласны ли вы с утверждением, что для писателя главное – внутренняя свобода?
– Для одного писателя – да, для другого – что-то другое. Для меня главное – умение сформулировать то, что мучает меня, но еще не названо. Внутренняя свобода тут не более чем условие.
– Были моменты в проекте “Гражданин поэт”, когда вам не нравилось, как ваши стихи читает Михаил Ефремов? Если да, то какова была ваша реакция?
– Миша внимательно слушает аудиоколлекцию поэтических голосов и гениально имитирует чужую манеру. Разве что Блок читал иначе, и я могу показать, как, но тут Мише видней, поскольку все-таки он имеет дело с современной аудиторией,
которую надо брать более акцентированным чтением.
– Ваше самое удачное стихотворение в этом цикле?
– Мне нравится “Гамлет”.
– Правда, что после 4 марта этот проект прекратит свое существование? Почему? Еще впереди столько “открытий чудных”…
– После 5 марта стиль эпохи так или иначе изменится – к лучшему или к худшему. Чтобы реагировать на эти изменения, нужен будет другой проект.
– В одном интервью вы назвали писателей, которых вы активно не любите. Среди них – Борхес и Кортасар. Очень интересно узнать, за что вы их так?
– За то, что они помогают читателю уважать себя без особенных оснований. Борхес – мертворожденный писатель с массой ложных красивостей и пышно, сложно сформулированных трюизмов. Кортасар – кумир студентов-леваков, выдающих обычную
зависть и похоть за глубину, сложность и революционность. У обоих есть замечательные тексты, но общее впечатление выпендрежа и завышенного самомнения никуда не девается. Читая их, вы ощущаете себя ужасно сложным, начитанным,
скептичным, нонконформистским, старым, как вся мировая культура, и одновременно молодым, как бунтующая Сорбонна. Писатели для недоучившихся студентов шестидесятых годов. Ничего личного.
– Как вы относитесь к Маркесу?
– А вот его я очень люблю. Замечательный синтез прозы и поэзии, два общепризнанных гениальных романа и несколько очень хороших. Лучше “Осени патриарха” в латиноамериканской прозе вообще ничего нет. Хотя и “Сто лет…” – очень высокий класс.
– В одном интервью вы назвали нашу цивилизацию “цивилизацией сэмов” и добавили: “Мои дети на этих книгах не воспитывались”. А на каких книгах воспитывались ваши дети?
– И воспитываются, это процесс вечный. Да на многих. Стругацкие, Лем, Акутагава, Бруштейн, Алексей Иванов, Пелевин, Чехов.
– Вопрос к вам как к педагогу. Как пробудить у детей интерес к чтению, если рядом лежат “гаджеты”? Это же как у Жванецкого в исполнении Райкина: “Как уберечь ребенка от влияния улицы, когда кругом одни улицы?”
– Надо как-то объяснить, что это не массив мертвых текстов, а нечто вроде аптечки, набор оптимальных, быстрых и парадоксальных решений на все случаи жизни.
– Ваше отношение к литературным премиям? Какая из них для вас самая дорогая?
– Премия АБС – братьев Стругацких, конечно. Безоговорочно, самые увлекательные, умные и прозорливые русские прозаики второй половины ХХ века, кроме, может быть, Трифонова и Аксенова.
– Какие книги сегодня лежат на письменном столе Дмитрия Быкова?
– Сейчас посмотрю. Жолковский – “Очные ставки с властителем”. Дафна Дюморье – ранние неизданные рассказы. “Джойс” Алана Кубатиева. “Плывун” Александра Житинского. “Apologia pro vita mea” Владимира Печерина. “Full Dark No Stars” Кинга. “Судьба барабанщика” Гайдара.
“Лежать на пляже, сидеть в кафе…”
– Как вы любите отдыхать?
– Катаюсь на сегвее, он у меня есть. Вообще, больше всего люблю Крым, лежать на пляже, сидеть в кафе, плавать, сочинять там, просто сидеть на балконе любимой артековской гостиницы и дышать.
– Ваши музыкальные предпочтения? Классика, рок, опера..? Может быть, назовете любимые имена…
– Они довольно просты на самом деле. “Кармен”, “Пиковая дама”, “Чио-Чио-Сан”, сонаты Бетховена (12, 14, 17), Шопен почти весь, но, конечно, си-минорный вальс в первую очередь. Что ж я, врать буду? Самые общепринятые вещи. Моцарта многое,
Бах – Итальянский концерт, лучше второй части которого нет ничего в мире (Юдинская запись, Юдину вообще боготворю), Шостакович – в особенности Пятая, Восьмая, Скерцо в третьей части, точней которого ничто не передает временами мой внутренний ад. “Леди Макбет…”, главным образом, вторую половину. Из французов я очень люблю слушать Мари Лафоре. Из рока – Pink Floyd, в основном, ранний, и наш родной “Наутилус…”. “Аквариум” тоже люблю до чрезвычайности. Окуджава и
Матвеева, само собой, кое-что из Щербакова.
– Мне всегда было интересно узнать, как происходит у вас творческий процесс. Вы пишете сразу на комьютере или
пользуетесь бумагой? Что делаете с черновиками? “Над рукописями трясетесь”?
– Нет, я, в основном, печатаю на компьютере. Иногда, если строчка придумалась, могу ее записать, но чаще запоминаю, потому что если забудется – так и надо, а если что-то годное – она полежит, как песчинка в жемчужнице, да и
обрастет чем-нибудь.
– Какое из ваших стихотворений вы считаете лучшим?
– Лучшего я не назову, любимых много, а представиться проще всего вот таким.
Не для того, чтоб ярко проблистать
Или вагон бабла оставить детям –
Жить надо так, чтоб до смерти устать,
И я как раз работаю над этим.
Ваш ДБ
Вторую часть интервью с Дмитрием Быковым и подробности предстоящей встречи читайте в марте на этих страницах.
Сергей Элькин,
http://sergeyelkin.livejournal.com/
